Рефлекс цели
Остановите человека на улице и спросите, что он знает об Иване Петровиче Павлове. Самая быстрая ассоциация — собака и, возможно, условный рефлекс. А ведь он был потрясающим ученым и человеком, чьей страсти и целеустремленности, принципиальности и честности можно позавидовать. Он и сам писал, что доволен прожитой жизнью, счастливой и удавшейся. «Я получил высшее, что можно требовать от жизни, полное оправдание тех принципов, с которыми вступил в жизнь».
Иван Павлов прожил 87 лет и умер в 1936 году. Его товарищи писали, что, если бы не случайная пневмония, мог бы прожить и больше. Странно как раз не это (наверное, у него была замечательно сильная генетика), а то, что его не тронули в страшные годы начала репрессий, при том что он резко высказывался о ситуации в стране, политике правительства и в то же время отчаянно часто просил в своих письмах к Молотову за друзей и знакомых, которых отправляли в ссылку. Пишут, не трогали его, во-первых, потому, что он был знаменит на весь мир — первый российский нобелевский лауреат по физиологии и медицине (1904 год), его работы были опубликованы на многих языках до вручения Нобелевки, к нему в Россию приезжали не только ученые и клиницисты, но и общественные деятели. Личность масштабная он был неким символом России в мире. Во-вторых, маховик репрессий после убийства Кирова в 1934 году еще не раскрутился во всю мощь. В-третьих, Сталин ценил деятелей науки и старался их использовать, а не расстреливать, хотя и не всегда получалось. Ну и еще одна несколько экстравагантная версия: в верхах серьезно рассчитывали на то, что знания и опыты ученого в области высшей нервной деятельности можно будет использовать в управлении сознанием народа.
Сейчас любопытно читать, как высказывания Ивана Петровича Павлова, трактовались в советские времена и сейчас. Тогда, само собой, нельзя было прочитать письма к Молотову, где Павлов писал: «Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм» или «Вы — террор и насилие». Зато сейчас иногда вычеркивают фразы, как Павлов благодарил советское правительство за широкую поддержку науки: «Хочется долго жить, потому что небывало расцветают мои лаборатории. Советская власть дала миллионы на мои научные работы, на строительство лабораторий. Хочу верить, что меры поощрений работников физиологии, а я все же остаюсь физиологом, достигнут цели и моя наука особенно расцветет на родной почве». Противоречий тут, однако, нет. Он, как истинный исследователь, был объективен. Он был патриотом. Он болел за родину и открыто высказывал свою точку зрения. Он не боялся, шутя, что уже пожил достаточно.
Нужно просто почитать его работы, хотя бы «Об уме вообще, о русском уме в частности», чтобы не только восхититься этим человеком, но и многому поучиться. По мне, так в первую очередь достоинству.
Ветер перемен
Иван Павлов родился 27 сентября 1849 года в Рязани. Движимый пожеланиями отца-священника, он отучился пять классов в семинарии. И уже там стала вызревать его любовь к естественным наукам. Один из биографов Павлова писал, что в знаменательные 1860-е годы даже семинаристы были страстно увлечены Герценом, Добролюбовым, Писаревым и Чернышевским. Они выстраивались в огромную очередь в библиотеку, чтобы припасть к свежим номерам журналов «Русское слово» и «Современник», а затем вступить в многочасовые дебаты. «Не пробудись наше общество к новой кипучей деятельности, — писал Климент Тимирязев, — может быть, Менделеев и Циолковский скоротали бы свой век учителями в Симферополе и Ярославле… сапер Сеченов рыл бы траншеи по всем правилам своего искусства». А Иван Павлов вполне мог бы молиться Творцу. Но он бросил семинарию и поступил в Петербургский университет на естественное отделение физико-математического факультета, в состав которого в том числе входила кафедра анатомии человека и физиологии животных. О своем решении он писал: «Под влиянием литературы шестидесятых годов, в особенности Писарева, наши умственные интересы обратились в сторону естествознания, и многие из нас — в числе этих и я — решили изучать в университете естественные науки». Не только Писарев оказывает влияние на юного Павлова. Две работы, по его воспоминаниям, определили его путь — книга Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», начинавшаяся с главы «Голод и жажда», и работа отца русской физиологии Ивана Сеченова «Рефлексы головного мозга». Связь пищеварения с нервной системой и работа мозга стали впоследствии основными темами Павлова. На третьем курсе он избрал две специализации — физиологию животных и химию. И тут же подпал под мощное влияние единого в трех лицах блестящего ученого-физиолога, экспериментатора и зажигательного лектора Ильи Фаддеевича Циона. Позже уже ученики Ивана Павлова будут вспоминать, что он словно бы перенял все эти таланты учителя и превзошел его. Цион был увлечен темой связи нервной системы и сердца, под его руководством Павлов совместно с другим студентом, Михаилом Афанасьевым, написал работу об иннервации поджелудочной железы, награжденную золотой медалью университета.
В 1875 году он окончил университет, понимая, что ему не хватает компетенций в области медицинской физиологии. Павлов поступает на третий курс Медико-хирургической академии, одновременно рассчитывая продолжить обучение в качестве ассистента у Циона на кафедре физиологии, которой тот руководил. Но Циона из академии «попросили», и Павлов смог стать ассистентом на кафедре только через год. При этом многие работы по системам пищеварения и кровообращения ему пришлось выполнять практически без научного руководства. Тем не менее они тоже заслужили золотую медаль академии. Работами увлеченного исследователя заинтересовался известный клиницист Сергей Петрович Боткин, который и пригласил молодого Павлова поработать в экспериментальной лаборатории при клинике. Эту лабораторию Иван Павлов возглавил в 1879 году, уже окончив академию. Павлов был чрезвычайно рад этому назначению, поскольку считал, что его наука должна быть теснейшим образом связана с практической медициной и именно экспериментальная деятельность позволяет делать новые открытия, которые потом можно будет применить в медицине. В экспериментальной работе он был крайне педантичен. «Перед господином фактом сними шляпу», — говаривал он.
Исследования центробежных нервов сердца стали основой его докторской диссертации. Изучая деятельность нервов, которые ускоряли и замедляли работу сердца, он обнаружил нервы, увеличивающие силу сердечных сокращений за счет изменения питания сердечной мышцы. В своей диссертации Павлов изложил основные принципы трофической функции нервной системы. Вместе с Боткиным он развил идею нервизма, под которой понимал «влияние нервной системы на возможно большее количество деятельностей организма». Эта идея возбуждала его и двигала его научной деятельностью на протяжении всей жизни.
Работая с животными, в основном с собаками, Павлов был крайне внимателен к ним. Один из его учеников вспоминал, что Иван Петрович так с ними обращался, что они сами заскакивали к нему на лабораторный стол в ожидании эксперимента. Он старался по мере возможностей быть как можно более гуманным, хотя и признавал, что не всегда удавалось сохранить животных живыми. Он был убежден, что изучать деятельность различных органов можно только на живом организме, изучая всю его целостность во взаимосвязях. «Нельзя равнодушно и грубо ломать тот механизм, глубокие тайны которого держат в плену вашу мысль долгие годы, а то и всю жизнь, — писал он. — Если развитый механик часто отказывается от прибавления или видоизменения какого-нибудь тонкого механизма, мотивируя это тем, что такую вещь жалко портить, если художник благоговейно боится прикоснуться кистью к художественному произведению великого мастера, то как того же не чувствовать физиологу, стоящему перед неизмеримо лучшим механизмом и недостижимо высшим художеством живой природы». Он вспоминал, что в юности его поразила книжная картинка, на которой был изображен пищеварительный аппарат — система стройная и красивая. О том, как он работает, было мало сведений. А понять это можно было, только наблюдая за процессом деятельности этой системы. Эта мысль позже привела его к новому методу исследования, особенно когда он приступил к теме физиологии пищеварения.
Путь к желудку собаки
Павлов был благодарен Боткину за то, что тот дал ему полную самостоятельность в работе лаборатории. Он отмечал, что «все более практиковался в физиологическом мышлении в широком смысле слова и лабораторной технике». В лаборатории он изучал работу сердечных нервов, потом начал работы по пищеварению. После защиты диссертации Павлову была предоставлена возможность двухгодичной загранкомандировки, которую он провел в Бреславле и Лейпциге. По возвращении он хотел устроиться на кафедру физиологии Петербургского университета, но неудачно; не смог он получить кафедру и в Томском университете. Наконец, Иван Петрович смог устроиться в Военно-медицинскую академию, но на кафедру фармакологии, а не физиологии (лишь через несколько лет он все же получил в академии кафедру физиологии). Одновременно его пригласили на должность завотделом физиологии в Институт экспериментальной медицины (ИЭМ), открывшийся в 1890 году благодаря инициативе принца Александра Петровича Ольденбургского. Портрет принца красовался в павловском кабинете даже в советские годы, когда по всем негласным правилам там должны были быть совсем другие лица. Лаборатории отдела были оборудованы на славу. Там в течение десятков лет Иван Павлов проводил свои исследования и эксперименты, там создавалась школа физиологов. Принц иногда подкидывал еще и деньжат, потому как на интенсивную работу лаборатории средств все равно не хватало.
«В сущности нас интересует в жизни только одно: наше психическое содержание. Его механизм, однако, и был, и сейчас еще окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека: искусство, религия, литература, философия и исторические науки — все это объединилось, чтобы пролить свет в эту тьму. Но в распоряжении человека есть еще один могучий ресурс: естествознание».
Друзья отмечали, что все это время Павлов был очень плохо обеспечен материально. Но в бытовом плане его это не слишком заботило — он досадовал, что денег постоянно не хватает на исследования. В какой-то момент, по воспоминаниям друзей, когда они собрали ему материальную помощь, он потратил ее на собак. Он был постоянно, почти маниакально сосредоточен на своей работе. Его вдохновлял пример Ньютона, который не расставался со своими идеями ни на минуту. Или Гельмгольца, который видел лишь одну разницу между собой и остальными: «Ему казалось, что никто другой, как он, не впивается в предмет. Он говорит, что когда он ставил перед собою какую-нибудь задачу, он не мог уже от нее отделаться, она преследовала его постоянно, пока он ее не разрешал».
Получив лабораторию в академии и отдел в ИЭМ, Павлов сосредоточился на деятельности пищеварительных желез. Исповедуя идею изучения целостной работы органов, Павлов постоянно придумывал новые методы исследования. Как можно подсмотреть работу пищеварительной системы? Можно ли проделать окошко? Московский профессор Басов уже проводил опыты, проделывая отверстие или фистулу в желудке собаки. Павлов решил расширить эксперимент. Как рассказывал один из его учеников — будущий академик Константин Быков, он перерезал на шее собаки пищевод и концы его ювелирно вшивал в кожу. В результате вся проглатываемая пища проваливалась в пищевод, не попадая в желудок. При этом из фистулы в желудке вытекал желудочный сок. Этот эксперимент позже получил название «опыт мнимого кормления». Выяснилось, что при таком мнимом кормлении в желудке собаки начинал выделяться желудочный сок под влиянием возбуждения соответствующих нервов.
Быков вспоминает, что Иван Павлов был блестящим экспериментатором и хирургом, он постоянно оттачивал свою и без того безукоризненную технику, попутно обучая сотрудников и студентов. Кульминацией его техники стала операция «маленького желудочка», когда он выкроил из большого желудка собаки маленький с сохранением всех сосудов и нервов. «На собаке с маленьким желудочком и была обнаружена вся картина деятельности желудочных желез, так как они работали в нормальных условиях», — писал Быков. Павлов показал, что железы имеют секреторные нервы, управляющие секреторным процессом. В процессе экспериментов впервые в истории были также добыты натуральные пищеварительные соки, свойства которых были тщательно изучены. В 1897 году Павлов изложил свои результаты в «Лекциях о работе главных пищеварительных желез». Переведенная на многие европейские языки, эта книга принесла ему славу во всем научном мире. Именно за эту тему Иван Петрович Павлов был удостоен в 1904 году Нобелевской премии. Шведский король, вручавший награду, спросил у Павлова по-русски: «Как ваше здоровье? Как вы поживаете, Иван Петрович?» Так он хотел выразить свое уважение, хотя потом вроде бы говорил, что побаивается Павлова, поскольку тот, вероятно, социалист. Павлов знал несколько языков. Ему не раз приходилось участвовать во всевозможных конференциях и конгрессах. Кстати, сам Павлов назвал Нобелевскую премию второй наградой от Нобеля: оказывается, за несколько лет до вручения премии шведский меценат спонсировал некоторые исследования русского физиолога.
В своей нобелевской речи Павлов уже ставил перед собой новую задачу: «В сущности нас интересует в жизни только одно: наше психическое содержание. Его механизм, однако, и был, и сейчас еще окутан для нас глубоким мраком. Все ресурсы человека: искусство, религия, литература, философия и исторические науки — все это объединилось, чтобы пролить свет в эту тьму. Но в распоряжении человека есть еще один могучий ресурс: естествознание с его строго объективными методами. Эта наука, как мы все знаем, делает каждый день гигантские успехи».
Вернуться на путь естествознания
Изучение системы пищеварения и связанной с ней нервной системой плавно подвели Павлова к великой теме — физиологии высшей нервной деятельности. Первым попытку представить субъективный мир в материальных физиологических формулах сделал Иван Михайлович Сеченов. Это был по словам Павлова, «гениальный взмах мысли Сеченова». Павлов замахнулся на экспериментальные доказательства материальности психического, как он выражался, с «плевой» железкой в руках.
Более ста лет изучения высшей нервной деятельности, по мнению Павлова, практически завели тему в тупик. По его словам, произошло это потому, что как только ученые поднимались на уровень высших отделов центральной нервной системы, они переставали пользоваться общими естественнонаучными понятиями и перескакивали на совершенно чуждые психологические понятия, таким образом переходя из протяженного мира в непротяженный. Здравый смысл требует вернуть физиологов на путь естествознания, убеждал Павлов. Это значит, что физиолог должен «точно сопоставлять изменения во внешнем мире с соответствующими им изменениями в животном организме и устанавливать законы этих отношений». Чем, собственно, он и занимался не один десяток последующих лет с огромной страстью. Он говорил, что любой исследователь этой области должен испытывать изумление перед невероятным могуществом объективного исследования в этой новой области, должен быть захвачен воодушевлением и истинной страстью.
Свои опыты Павлов с коллегами решили проводить на слюнной железе. Как впоследствии заметил Иван Петрович, выбор этого физиологически малозначительного органа был случайным, но на деле оказался удачным, да и просто счастливым. Почему собака начинает пускать слюни уже при виде еды на расстоянии? То, что слюна выделяется при попадании пищи в полость рта, было известно давно и названо рефлексом. Является ли рефлексом и выделение слюны при виде пищи на расстоянии? Павлов, «насобачившийся» на экспериментах с пищеварением, начал дотошное изучение этого явления. На лабораторных собаках со слюнными фистулами стали наблюдать, какие агенты в отсутствие еды могут быть раздражителем железы. Оказалось, что это может быть не только сам вид еды, ее запах, но свет или звук, которые сами по себе никак не действуют на слюноотделение собаки. Однако лишь до тех пор, пока эти вроде бы не связанные с «настоящей» едой агенты не начинают настойчиво совпадать с натуральным раздражителем — пищей, попадающей в полость рта.
Этот новый рефлекс Павлов назвал условным — в отличие от безусловного, врожденного. Он последовательно изучал, как образуется новый рефлекторный механизм, как связываются два очага возбуждения — один в продолговатом мозге под действием настоящего раздражителя в полости рта, другой — в коре больших полушарий под действием условного раздражителя (например, звука) и как эта связь закрепляется. Его интересовали непостоянство, изменчивость и угасание условных рефлексов, дифференциация раздражителей (к примеру, разная высота одной и той же ноты имеет значение для ответа на звуковой раздражитель). Для этого ученый и исследователь проводил бесконечные эксперименты, чтобы получить по-настоящему убедительные аргументы. Павлов отмечал, что условные рефлексы образуются на базе безусловных, они расширяют возможности организма приспособляться к реальности и усовершенствоваться.
Иван Петрович много внимания уделял систематизации рефлексов. Он отмечал, что некоторые из них пока плохо сформулированы, хотя и чрезвычайно важны. К примеру, рефлекс цели. «Жизнь только того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшение вся ее культура делается рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели». Как только исчезает цель, жизнь перестает привязывать к себе, рассуждал Павлов, говоря о самоубийствах. Впрочем, его любимый пример не такой мрачный — коллекционирование. Сам он собирал марки и подводил под это научную базу: как коллекционер горит своим желанием, как после добытой цели теряет к ней интерес, а через какое-то время загорается новой целью. Он замечал, что у русских с осознанием инстинкта цели как-то плоховато. Не то, что у англосаксов или евреев, которые с детства воспитываются в духе достижения цели.
Исследуя рефлексы или инстинкты, Павлов много занимался темами неврозов, темпераментов, сна и гипноза и еще многими другими. Он был чрезвычайно возбужден возможностью открытий в такой высшей сфере, как работа мозга. «Приближается важный этап человеческой мысли, когда физиологическое и психологическое, объективное и субъективное действительно сольются, когда фактически разрешится или отпадет естественным путем мучительное противоречие или противопоставление моего сознания моему телу».
Павлов регулярно устраивал с сотрудниками так называемые Среды, на которых самым тщательным образом обсуждались результаты исследований, идеи и предложения, но не только. Часто объектом дискуссий становились опубликованные в научных изданиях мира работы физиологов, психологов, философов.
Результаты многолетнего труда Павлова и его коллег нашли свое отражение в двух опубликованных работах — «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных» (1923) и «Лекции о работе больших полушарий головного мозга» (1927).
Об уме вообще
О личности Павлова и о его отношении к работе многое может рассказать одна из его знаменитых лекций, прочитанных в 1918 году: «Об уме вообще, о русском уме в частности». На самом деле ее следовало бы читать всем начинающим ученым в качестве краткой методологии научной деятельности. В этой лекции Павлов, исходя из собственных воззрений, принципов и опыта, разбирал важнейшие свойства в первую очередь научного ума. Он рассказал о восьми главных принципах постижения умом действительности. Пересказывать их — неблагодарная работа, если учесть, как замечательно излагал свои мысли Павлов. Приведу же эти принципы с небольшими цитатами.
Постоянное сосредоточение мысли на определенном вопросе. «С предметом, в области которого вы работаете, вы не должны расставаться ни на минуту. Поистине вы должны с ним засыпать, с ним пробуждаться, и только тогда можно рассчитывать, что настанет момент, когда стоящая перед вами загадка раскроется, будет разгадана».
«…Это упорство, эта сосредоточенность мысли есть общая черта ума от великих до маленьких людей, черта, обеспечивающая работу ума».
Непосредственное видение действительности. «В самом деле, действительность может быть удалена от наблюдателя, и ее надо приблизить, например, при помощи телескопа; она может быть чрезвычайно мала, и ее надо увеличить, посмотреть на нее в микроскоп; она может быть летуча, быстра, и ее надо остановить или применить такие приборы, которые могут за ней угнаться, и т. д., и т. д. Без всего этого нельзя обойтись, все это необходимо, особенно если надо запечатлеть эту действительность для других работ, передать ее, предъявить другим».
«…Задачей вашего ума будет дойти до непосредственного видения действительности, хотя и при посредстве различных сигналов, но обходя и устраняя многочисленные препятствия, при этом неизбежно возникающие».
Абсолютная свобода мысли. «Следующая черта ума — это абсолютная свобода мысли, свобода, о которой в обыденной жизни нельзя составить себе даже и отдаленного представления. Вы должны быть всегда готовы к тому, чтобы отказаться от всего того, во что вы до сих пор крепко верили, чем увлекались, в чем полагали гордость вашей мысли, и даже не стесняться теми истинами, которые, казалось бы, уже навсегда установлены наукой. Действительность велика, беспредельна, бесконечна и разнообразна, она никогда не укладывается в рамки наших признанных понятий, наших самых последних знаний… Без абсолютной свободы мысли нельзя увидеть ничего истинно нового, что не являлось бы прямым выводом из того, что вам уже известно».
«О знаменитом английском физике Фарадее известно, он делал до такой степени невероятные предположения, так распускал свою мысль, давал такую свободу своей фантазии, что стеснялся в присутствии всех ставить известные опыты. Он запирался и работал наедине, проверяя свои дикие предположения. Эта крайняя распущенность мысли сейчас же умеряется следующей чертой, очень тяжелой чертой для исследующего ума. Это — абсолютное беспристрастие мысли».
Абсолютное беспристрастие мысли. «Это значит, что как вы ни излюбили какую-нибудь вашу идею, сколько бы времени ни тратили на ее разработку — вы должны ее откинуть, отказаться от нее, если встречается факт, который ей противоречит и ее опровергает. И это, конечно, представляет страшные испытания для человека. Этого беспристрастия мысли можно достигнуть только многолетней, настойчивой школой. До чего это трудно — я могу привести простенький пример из своей лабораторной практики. Я помню одного очень умного человека, с которым мы делали одно исследование и получили известные факты. Сколько мы ни проверяли наши результаты, все склонялось к тому толкованию, которое мы установили. Но затем у меня явилась мысль, что, быть может, все зависит от других причин. Если бы [подтвердилось] это новое предположение, то это чрезвычайно подрывало бы значение наших опытов и стройность наших объяснений. И вот этот милый человек просил меня не делать новых опытов, не проверять этого предположения, так ему жалко было расстаться со своими идеями, так он за них боялся. И это не есть лишь его слабость, это слабость всех».
«Итак, вы должны быть чрезвычайно привязаны к вашей идее, и рядом с этим вы должны быть готовы в любой момент произнести над нею смертный приговор, отказаться от нее».
Обстоятельность мысли. «Вы должны, сколько хватит вашего внимания, охватить все подробности, все условия, и однако, если вы все с самого начала захватите, вы ничего не сделаете, вас эти подробности обессилят. Сколько угодно есть исследователей, которых эти подробности давят, и дело не двигается с места. Здесь надо уметь закрывать до некоторого времени глаза на многие детали для того, чтобы потом все охватить и соединить. С одной стороны, вы должны быть очень внимательны, с другой стороны, от вас требуется внимательность ко многим условиям. Интерес дела вам говорит: “Оставь, успокойся, не отвлекай себя”».
Простота, полная ясность, полное понимание. «Идеалом ума, рассматривающего действительность, есть простота, полная ясность, полное понимание. Хорошо известно, что до тех пор, пока вы предмет не постигли, он для вас представляется сложным и туманным. Но как только истина уловлена, все становится простым. Признак истины — простота, и все гении просты своими истинами. Но этого мало. Действующий ум должен отчетливо сознавать, что чего-нибудь не понимает, и сознаваться в этом. И здесь опять-таки необходимо балансирование. Сколько угодно есть людей и исследователей, которые ограничиваются непониманием. И победа великих умов в том и состоит, что там, где обыкновенный ум считает, что им все понято и изучено, — великий ум ставит себе вопросы: “Да действительно ли все это понятно, да на самом ли деле это так?” И сплошь и рядом одна уже такая постановка вопроса есть преддверие крупного открытия. Примеров в этом отношении сколько угодно».
Истиной надо любоваться. «Истиной надо любоваться, ее надо любить. Когда я был в молодые годы за границей и слушал великих профессоров — стариков, я был изумлен, каким образом они, читавшие по десяткам лет лекции, тем не менее читают их с таким подъемом, с такою тщательностью ставят опыты. Тогда я это плохо понимал. А затем, когда мне самому пришлось сделаться стариком, — это для меня стало понятно. Это совершенно естественная привычка человека, который открывает истины. У такого человека есть потребность постоянно на эту истину смотреть. Он знает, чего это стоило, каких напряжений ума, и он пользуется каждым случаем, чтобы еще раз убедиться, что это действительно твердая истина, несокрушимая, что она всегда такая же, как и в то время, когда была открыта».
Смирение мысли. «Последняя черта ума, поистине увенчивающая все, — это смирение мысли, скромность мысли. Примеры к этому общеизвестны. Кто не знает Дарвина, кто не знает того грандиознейшего впечатления, которое произвела его книга во всем умственном мире. Его теорией эволюции были затронуты буквально все науки. Едва ли можно найти другое открытие, которое можно было сравнить с открытием Дарвина по величию мысли и влиянию на науку, — разве открытие Коперника. И что же? Известно, что эту книгу он осмелился опубликовать лишь под влиянием настойчивых требований своих друзей, которые желали, чтобы за Дарвином остался приоритет, так как в то время к этому же вопросу начинал подходить другой английский ученый. Самому же Дарвину все еще казалось, что у него недостаточно аргументов, что он недостаточно знаком с предметом. Такова скромность мысли у великих людей, и это понятно, так как они хорошо знают, как трудно, каких усилий стоит добывать истины».
О русском уме в частности
Все эти свойства Павлов попытался приложить к русскому уму, в частности интеллигентскому. Его выводы печальны, и он заранее просит его простить, что в гнетущее время говорит о печальных вещах. «У нас должна быть одна потребность, одна обязанность — охранять единственно нам оставшееся достоинство: смотреть на самих себя и окружающее без самообмана. Побуждаемый этим мотивом, я почел своим долгом и позволил себе привлечь ваше внимание к моим жизненным впечатлениям и наблюдениям относительно нашего русского ума».
Иван Павлов был блестящим экспериментатором и хирургом, он постоянно оттачивал свою и без того безукоризненную технику, попутно обучая сотрудников и студентов. Кульминацией его техники стала операция «маленького желудочка», когда он выкроил из большого желудка собаки маленький с сохранением всех сосудов и нервов.
Итак, великий физиолог считал, что мы не склонны к сосредоточенности, кропотливости и усидчивости. Русским больше свойственны быстрота и натиск, а также бесплодные разговоры, не приводящие к каким-либо объективным выводам. Русский ум не привязан к фактам, не любит смотреть на действительность, он любит оперировать словами, фейерверками слов.
По поводу абсолютной свободы мысли Павлов высказывался в том духе, что она абсолютно не приветствуется: говорить что-либо против общего настроения невозможно. Сразу же будут предполагаться «грязные мотивы» или подкуп. Нет у нас и беспристрастности: мы глухи к возражениям со стороны иначе думающих.
Что до обстоятельности и детальной оценки подробности — с этим тоже плохо. Русский любит оперировать общими положениями. А как мы относимся к стремлению к простоте и ясности? «Я на своих лекциях стою на том, чтобы меня все понимали. Я не могу читать, если знаю, что моя мысль входит не так, как я ее понимаю сам. Поэтому у меня первое условие с моими слушателями, чтобы они меня прерывали хотя бы на полуслове, если им что-нибудь непонятно. Иначе для меня нет никакого интереса читать. Я даю право прерывать меня на каждом слове, но я этого не могу добиться». Студенты, однако, не пользовались этим правом. Они равнодушны к своему непониманию. Вот иностранец, тот, напротив, по словам Павлова, забросает вопросами, доискиваясь ясности. Любви к истине тоже нет, для нас все старые истины избиты. Для нас главное — стремление к новизне. Нет и смирения мысли.
«Нарисованная мною характеристика русского ума мрачна, и я сознаю это, горько сознаю. Вы скажете, что я сгустил краски, что я пессимистически настроен. Я не буду этого оспаривать. Картина мрачна, но и то, что переживает Россия, тоже крайне мрачно. А я сказал с самого начала, что мы не можем сказать, что все произошло без нашего участия. Вы спросите, для чего я читал эту лекцию, какой в ней толк. Что, я наслаждаюсь несчастьем русского народа? Нет, здесь есть жизненный расчет. Во-первых, это есть долг нашего достоинства — сознать то, что есть… для будущего нам полезно иметь о себе представление. Нам важно отчетливо сознавать, что мы такое».
Напомним, что эти свои мысли Павлов излагал в 1918 году. Он считал октябрьскую революцию опасным экспериментом и открыто говорил об этом. Несмотря на свои резкие высказывания, он все же был обласкан советской властью. Его лаборатории ни в чем практически не нуждались. Финансирование, по его словам, было более чем щедрым. Он не лебезил перед властями, был честным в своей благодарности за то, что ему позволяли со всем пылом заниматься большой наукой, которая неизбежно должна была помочь человеку лучше понимать и сохранять себя.