Математические начала в драматических обстоятельствах

Россия, насколько известно, будет единственной юрисдикцией, имеющей два разных перевода«Начал» Исаака Ньютона на национальный язык: из двух переводов с латыни на английский один был сделан в Великобритании, второй — в США.

Впрочем, это не единственная удивительная черта этой истории. Исследователям еще предстоит уточнить детали биографии и мотивы донского казака Александра Чекалова, посвятившего годы переводу «Начал» и практически всю свою жизнь — попыткам его издания. Этот вроде бы сугубо внутренний историко-научный сюжет разворачивался на фоне Первой мировой войны, революции, коллективизации, Большого террора — событий и процессов, определивших ход истории не только нашей страны, но и всего человечества. Очевидная связь судьбы и труда никому не известного переводчика и глобальных потрясений тянет на большую литературу. Но мне это напомнило еще один эпизод из нашего вклада в мировую ньютониану и, шире, в мировую историю и социологию науки.

Если вы сегодня спросите студента, скажем, социологического факультета, с кого началась социология науки, систематическое изучение связи между содержанием научного знания, историей его возникновения и его социальными, экономическими и прочими «экстернальными» обстоятельствами, то скорее всего услышите в ответ имя социолога Роберта Мертона. Не умаляя его заслуг, хочется вспомнить более ранний, яркий, даже провокационный заход в эту область нашего соотечественника, чье пионерство сегодня больше признаётся зарубежными авторитетами, чем отечественными.

Речь идет о физике и историке науки Борисе Михайловиче Гессене, перевернувшем представления о связи между историей науки и человеческой истории в 1931 году. Гессен сделал на II Международном конгрессе по истории науки и техники в Лондоне пятнадцатиминутный «эпохальный», как его потом назвали в западной прессе, доклад «Социально-экономические корни механики Ньютона».

Советскую делегацию возглавлял Николай Бухарин, в нее входил Николай Вавилов — всего восемь человек, пятеро из которых, включая Бухарина, Вавилова и Гессена, были вскоре репрессированы.

В докладе Гессен утверждал, что история науки неотделима в своем развитии от истории политической, экономической и социальной. Он пытался доказать, что, создавая свою великую механику, Ньютон не просто смотрел на падающие яблоки, а так или иначе отвечал на запрос современного ему государства, промышленности и общества, отмечая особую роль возникающих при этом технических проблем в баллистике, металлургии, горном деле, которые призвана была решить великая теория. Он также подчеркивал важность для создания теории политической и религиозной обстановки эпохи — разложение феодализма и рост протестантских движений.

Выступление произвело шок, позже критики обвиняли Гессена в вульгарном марксизме, прямолинейном детерминизме в такой тонкой области, как интеллектуальная история человечества. Но отравленная пилюля была проглочена: отвязать историю науки от ее социального и культурного контекста далее оказалось невозможным. Без малого девяносто лет всё новые и новые историки и социологи спорят с Гессеном, но уже не отрицают глубокую и драматическую связь между великими достижениями человеческого разума и реальной историей.