Разговор с недовольным читателем
«Стимулу» — год. Можно подвести первые итоги. Но мне это не кажется достаточно интересной темой, все, что сделано, присутствует на сайте. Любопытнее узнать мнение читателя о том, что сделано неверно. Среди тех, с кем приходилось общаться в этом году, оказалось много наших единомышленников, их дружеские и профессиональные советы мы обсудим как-нибудь в другой раз. Жесткая критика и непонимание тоже встречались, и вот они-то и представляют для редакции особую ценность. Не имея технической возможности дать слово каждому из наших оппонентов, я решил предложить высказать их наиболее важные тезисы обобщенному Недовольному Читателю и даже немного с ним поспорить. Ниже наш диалог.
Редактор (Р.), сидя в вольтеровском кресле, роется в стопках пыльной бумаги, чихает и тихо чертыхается. Входит Недовольный Читатель (Н. Ч.), он отрывается от смартфона и осматривается с видом человека, впервые попавшего сюда.
Н. Ч.: Ничего другого я и не ожидал увидеть — редактор журнала об инновациях завален книгами и рукописями, как средневековый профессор, для завершенности образа не хватает только какой-нибудь булькающей реторты. Теперь я понимаю ваше пристрастие к лонгридам и историческим темам — пока вы роетесь в культурных окаменелостях и корпите над точностью и стилем одной статьи, современное СМИ выдаст десятки новостей и заберет весь трафик.
Р.: Согласен, новости не самая сильная наша сторона, хотя самое важное, с нашей точки зрения, из новостного ряда мы стараемся не упускать и давать оперативно. Но белый новостной шум и так заполняет интернет, стоит ли отдавать все силы на его поддержание? С этим справятся и без нас. Прошедший год показал, что у нас есть своя аудитория — кстати, не такая уж малочисленная.
Н. Ч.: Любители олдскульного стиля?
Р.: Если хотите. Кстати, что вы понимаете под олдскульным стилем? Умение проанализировать информацию и сделать собственные выводы, а не только поделиться ею с читателем? Навык работы в сложных жанрах вроде очерка или аналитической статьи, а не только новости с парой поспешных комментариев? Позволить собеседнику в интервью не просто реагировать на вопросы из гайда, но и дать ему возможность мыслить? Умение погружать в исторический контекст самый горячий информповод? Если это приметы олдскульного стиля, то мы стараемся ему соответствовать.
Н. Ч.: Вы перечислили признаки так называемых качественных СМИ, а они сейчас в глубоком кризисе, аудитория ветренна и жестока — она вынесла свой приговор: белый шум и дешевый контент торжествуют, а сложные редакционные машины едут на медиапомойку. У нас ведь общество потребления, если вы не слышали, а его проще совратить, чем убедить рациональными аргументами. Поэтому рассуждения губительны, залог успеха — сенсация, эмоция, скорость, остальное в пользу бедных, пусть и умных. Тем более если речь идет о качественных СМИ, пишущих о науке и инновациях, это самый уязвимый сектор, поскольку требует от расслабленного и рассеянного читателя рациональных усилий par excellence. Наука и техника сегодня мало интересуют общество. Видел недавно статистику, свидетельствующую, что в англосаксонских странах количество отделов науки в газетах сократилось за несколько лет в несколько раз.
Р.: Я бы все-таки не торопился с выводами. Качественные СМИ находятся в поисках новой модели, белый шум как раз и спровоцировал раздражение части аудитории, я видел статистику, что, скажем, число платных подписчиков в интернете на респектабельные издания растет, и уверен, что сегмент качественной, профессионально отфильтрованной и, главное, осмысленной информации будет укрепляться и расти — или вам кажется. что в обозначении нашего биологического вида второе слово вдруг стало лишним? Но вы затронули более близкую мне тему — наука, техника, инновации в медиа, даже шире — в общественной коммуникации. Когда, по-вашему, современная наука и инновационный процесс начали становиться культурным, социальным и экономическим феноменом?
Н. Ч.: Семнадцатый век? Опять вы в глубь веков нырнуть норовите…
Р.: Всего-то на четыреста лет. Это важно, потому что там зарождение отношений науки и общества и происходило. Тогда профессии ученого еще не существовало, тем более научного журналиста. Собственно, в начале это было одно лицо — исследователь природы был вынужден излагать результаты своей работы для людей образованных, но несведущих в его области, владеющих, однако, ресурсами, необходимыми для исследования. Излагать приходилось в популярной, я бы даже сказал литературной форме.
Н. Ч.: Галилей, «Диалог о двух системах»?
Р.: Да, один из первых ярких образцов. Обратите внимание, начинается текст с посвящения Великому герцогу Тосканскому, где автор с сожалением отмечает, что развитие умственных способностей у людей неодинаково и книга его предназначена только для развитых людей (к числу коих герцог, само собой, принадлежит по умолчанию). Это можно воспринимать как уловку, а можно и как честное предупреждение аудитории. При этом обращается Галилей, конечно, не к ученым — для них писать художественное произведение, да еще на итальянском, а не на принятой в научных кругах латыни, смысла не имело. Прочитала Галилея вся культурная Европа. Выражение «вся культурная Европа», конечно, троп, за которым стоит довольно многочисленная аудитория; обслуживанием ее интересов вскоре и занялись научные журналисты. Уже теории Ньютона для этих читателей излагали профессионалы-популяризаторы, а не сам сэр Исаак. В восемнадцатом, веке просвещения, в приличном обществе не читать текстов о научно-технических достижениях было неприлично даже для дам; кстати, великий Вольтер — хороший пример научного журналиста, излагающего идеи Галилея и Ньютона для образованных светских львиц.
Н. Ч.: Девятнадцатый можете пропустить — в нем научная журналистика действительно процветала. Сам видел в Манчестерском музее науки и техники передовицы британских газет, посвященных термодинамике и паровой машине. А заодно и двадцатый — научная революция его нача́ла, достижения холодной войны — все это спровоцировало бум сциентистской журналистики и внимание к теме широких общественных слоев — кстати, гораздо более широких, чем мог предполагать Галилей. Но сегодня антисциентизм поднял голову, обществу надоели сложный язык и эгоизм научного сообщества, наука утратила статус единственного источника истины.
Р.: Да, в западной социологии сегодня популярно соображение, что в коммуникациях между наукой и обществом модель дефицита, когда все знающие ученые пытаются в одностороннем порядке объяснить невежественному обществу, чем они занимаются, себя исчерпала. Кстати, профессиональные посредники — научные журналисты — тоже работали в рамках этой модели и немало способствовали ее кризису вместе с учеными. Сегодня говорят о модели диалога, когда ученый, журналист и читатель пытаются выслушать друг друга, причем все чаще оказывается, что и читателю есть что сказать. В каком-то смысле мы возвращаемся к Галилею, который построил свой текст как диалог, пусть и не всегда равноправный, ученого и профана. Но, заметим, профана достаточно образованного, хорошо знающего Птолемеевскую систему.
Н. Ч.: И что же из этого следует?
Р.: По-моему, только то, что научной журналистике брошен интересный вызов: аудитория образованных людей, интересующихся наукой, никуда не делась, но она хочет общаться с научным сообществом в диалоговом ключе. Одностороннее популяризаторство уже не актуально — к науке есть вопросы, выходящие за строгие рамки ее дискурса, и журналисты должны помочь ей найти свой новый голос и понятный обществу язык, стать модераторами этого диалога.
Н. Ч.: А вы формулы в интервью публикуете, хорош диалог! Я, конечно, знаю, что такое оператор Д’Аламбера, но много ли таких, как я?
Р.: Это в материале про гравитационные волны ? Согласен, немного погорячились, модель дефицита еще не побеждена окончательно в нашей редакции — мы над этим работаем, но очень уж красивая формула, да и таких, как вы, смею заверить, немало.
Н. Ч.: Я с удивлением обнаружил, что помимо хайповых технологических тем: цифра, биткойн, искусственный интеллект — вы уделяете внимание вполне традиционным отраслям, вплоть до добычи нефти и производства электроинструмента. Стоит ли распыляться на области с медленным, если не затухающим инновационным процессом? Пишите о том, что сейчас всех интересует, проку будет больше.
Р.: Ну, во-первых, о горячих зонах НТП мы тоже пишем, и немало. Однако инновационный процесс не может идти только в отдельно взятых секторах; более того, именно сейчас происходит интенсивная диффузия технологий между разными отраслями, и, увлекшись только хайповыми темами, есть риск впасть в высокотехнологическую близорукость. А во-вторых, хайпы недолговечны.
Н. Ч.: Слушайте! Я только сейчас обратил внимание: у вас под логотипом «Стимула» мелким шрифтом написано, что это «журнал об инновациях в России». Вот это уж точно ни в какие ворота не лезет. Ладно наука, ладно техника, но пытаться делать журнал о том, чего нет, пусть даже мягче, практически нет, — странная медиастратегия, тем более для образованной аудитории. Прежде чем вы попытаетесь мне возразить, стоит или не стоит мне напомнить вам статистику о структуре нашего экспорта, доле инновационно активных предприятий, затратах на НИОКР крупнейших российских корпораций. Я просмотрел ваши рубрики по инновационной тематике — выдернули десятки случаев, которые ни в чем не убеждают и уж точно никак не влияют на наши макроэкономические показатели.
Р.: Знаете, двадцать лет назад писать об инновациях в России было действительно трудно, а с чьей-то точки зрения и бессмысленно. Если бы вы тогда задали ваш вопрос, я бы стушевался. Сегодня я могу постараться ответить вам по существу. У нас часто забывают, что организация инновационного процесса в национальном масштабе требует времени. Время это прежде всего нужно на то, чтобы сформировался слой инновационных предпринимателей, а их бизнесы выросли из стартапов хотя бы до средних размеров. Конечно, важно и институциональное строительство, и образовательные программы, и, в конце концов, пропаганда, меняющая культурные стереотипы. Но точка невозврата на этом пути — появление слоя динамичных, устойчивых, уже заметных по размеру инновационных частных компаний. Так вот, слой этот появился. Их не десятки, на самом деле их тысячи, главное, они продолжают расти и множиться, несмотря ни на что. Да, их доля в ВВП, экспорте, национальных затратах на НИОКР пока не столь велика, ну так и времени на развитие у них было немного — всего-то четверть века, а главное, доля эта постоянно увеличивается. Уверен, что явление это историческое и необратимое, как сам ход истории. Роль медиа здесь скромна, но необходима — из-за не очень крупных пока размеров бизнес этот не может привлечь или купить внимание крупных СМИ; между тем паблисити, самоутверждение в обществе и лоббирование своих интересов в среде, не слишком благоприятной для инноваций, им необходимы. «Стимул» готов поработать на эти компании, пока они еще не стали крупными, влиятельными, заметными с макроэкономического и политического Олимпа. Когда это произойдет, ими с удовольствием займутся другие СМИ и специальный журнал об инновациях в России, возможно, будет уже не нужен. Возвращаясь к первой части нашей беседы, отмечу: собственно существование этих компаний и объясняет обществу лучше любых других аргументов, зачем нам нужны наука и техника.
Н. Ч.: Благородно, конечно, но хватит ли терпения и интереса у читателя, пусть даже образованного, следить за ходом всей этой инновационной истории от Галилея до средних инновационных компаний в России, которые когда-то станут большими?
Р.: Ну так это к вам вопрос. Не спешите отвечать, обсудим в другой раз.
Редактор опять склоняется к стопкам бумаги, чихает и чертыхается. Недовольный Читатель, повертев в руках смартфон, с некоторым недоумением на лице покидает редакцию.