Эхокамера эпидемии

В начале апреля как минимум семь вышек 5G в Великобритании пострадали в результате поджога местными злоумышленниками, которые решили, что этот стандарт связи провоцирует распространение коронавируса. И это лишь одна из многочисленных «теорий» происхождения вируса и причин его столь быстрого распространения, обсуждаемых в социальных сетях, причем в их поддержку выступили даже некоторые звезды спорта и шоу-бизнеса.

Чтобы понять природу этого феномена, мы обратились к известному российскому психологу, руководителю отдела медицинской психологии Научного центра психического здоровья Российской академии медицинских наук Сергею Ениколопову, автору многочисленных работ по различным аспектам социальной и патологической агрессии

 

— Какова психологическая почва для такого рода психозов? Ведь увидеть рациональное в этом невозможно.

— Есть такая форма психологической защиты, которая называется рационализация. Она возникает, когда не хватает информации или информация воспринимается как ненадежная. Людям кажется, что та информация, которую им сообщают, недостаточна, и, соответственно, начинается домысливание. В слабом информационном поле в этот психологический механизм встраиваются всевозможные конспирологические теории, когда легко поверить в то, что предлагают всевозможные конспирологи. В том числе в то, что мачты сотовой связи имеют гигантское влияние на вирус.

И таких теорий много. Первые две недели эпидемии, как мы помним, проходили под знаком слухов, что болеют только люди старше шестидесяти пяти, и это находило конспирологическое объяснение в версии, что государственные структуры стремятся таким образом уменьшить количество пенсионеров. Когда же начали болеть молодые, стали искать другие объяснения. Например, что это результат стремления власти, которая боится народа и поэтому только и думает, как нас всех извести. Или что это заговор мировых финансовых кругов, стремящихся скрыть последствия кризиса, в который они отправили весь мир… Или заговор то ли Китая, то ли США с целью сокрушить весь мир. Так что теория об опасности сотовой связи еще самая безобидная.

Такие теории с разной степенью успешности будут крутиться до конца эпидемии, а то и дольше.

К сожалению, почти всегда есть люди, которые склонны к самым абсурдным конспирологическим объяснениям. Признаю, что это проблема и психологии, которая до сих пор не занималась серьезными исследованиями того, почему такое большое количество людей готово поверить в абсурд, каким образом возникают такие теории и как им противостоять.

Кстати, у нас в стране был подобный массовый психоз, связанный с фоменковской «новой историей». И не случайно он возник во время перестройки, то есть в то время, когда начался пересмотр оценки всевозможных исторических событий под предлогом того, что от нас скрывали правду. В этих условиях недостаточной информированности многие люди, которые интересуются историей, оказываются готовы поверить во все, что угодно.

Не случайно тогда же, во время перестройки, поднялась вера в разного рода магические объяснения, в чудеса. Вера, которая иногда принимала просто абсурдный характер, типа заряженной воды. Это характерно для времени трансформации, неопределенности, нечеткости.

Причем усилия власти по разъяснению ситуации часто бесполезны, потому что все равно в этот момент появятся люди, которые будут утверждать: раз власти сказали так, то, скорее всего, все будет наоборот. Если власть говорит «будьте спокойны», то пора уже нервничать и бежать скупать гречку. Если власть говорит «делайте что хотите», тоже найдется абсурдистское толкование. Тут еще очень важно наличие авторитета у власти. Если он есть и она сказала «спокойствие!», то все спокойны. Власть сказала «не надо быть спокойным» — все нервничают. А у нас еще к тому же подорван авторитет науки, научных институтов и вообще репутация ученых.

— Одним из главных каналов распространения безумных версий стали социальные сети. Даже некоторые западные политики, которые раньше отвергали любые попытки их регулирования, признают, что с этим что-то надо делать.

— Это как раз не должно вызывать удивления. Дело в том, что жизнь, если так можно выразиться, в социальной сети сильно отличается от обычной социальной жизни. В нашей реальной социальной жизни мы пересекаемся с большим количеством разного рода людей, сообщающих нам самую разную информацию, даже если мы не считаем их своими друзьями. А в социальных сетях вы так называемых френдов подбираете или к ним прибиваетесь. Не случайно этот феномен в западной социальной психологии называется эффектом эхокамеры: вы попадаете в сообщество, в котором фактически слышите только то, что сами думаете или что хотели бы думать. В результате возникает эффект усиления вашего собственного мнения. Более того, в Сети мы отбрасываем и забаниваем любого, кто не согласен с нами. Постепенно внутри нашего сообщества создаются однородные представления о том, что происходит вокруг. И если в такую эхокамеру попадает конспирологическая теория, то она только усиливается.

Но в своем отношении к социальным сетям я буду, как психолог, что называется, двурушным, и вот почему. Для определенной части населения, особенно запертой в четырех стенах, как сейчас, социальные сети — это отдушина, способ поддержания социальных связей, которых они лишены. Другое дело, что эти люди до всякого карантина разучились говорить — не писать, а именно говорить, хотя бы по телефону или, еще лучше, по скайпу, — а ведь это значительно более эффективно с психологической точки зрения. Мы все-таки говорящие животные. А текст не всегда лучшая замена простому даже хмыканью, я уж не говорю об улыбках и прочих проявлениях человеческих эмоций. Наши социальные навыки во многом построены не на том, что вы читаете, а на том, что вы слышите или видите на лице у собеседника. Как говорят иногда про то, что не сказано, а видно: «У него это на морде написано». Мы делаем вывод, что человек хороший или плохой не столько из его текстов, сколько из некоего целостного образа, который мы выстраиваем, наблюдая за поведением человека: по интонированию голоса, которое мы можем слышать и в трубке, по улыбке, по выражению лица. Благодаря этим впечатлениям мы испытываем расположение или нерасположение, испытываем сочувствие или бесчувствие. Так мы устроены. И в этот час испытаний старые способы общения сильно помогают. Хотя социальные сети тоже помогают, но слабее. Поэтому я говорю, что я, как двурушник, с одной стороны, буду их ругать, а с другой — хвалить.

— Это действительно проблема — как регулировать сети, не разрушая социальные связи.

— В том-то и дело. Но, с другой стороны, то, что там накручивается, а вся эта пена, о которой мы с вами говорим, в значительной мере оттуда — это тоже факт.

Так вот, соцсеть, с одной стороны, позитивна, а с другой стороны — негативна. Как, впрочем, и многие СМИ. Ее позитивность в том, что там можно выплеснуть свои страхи и немножечко снизить свою тревогу. Но поскольку там пишут все кому не лень и, прямо скажем, в большинстве своем совсем не специалисты, то они пишут как чувствуют, а не как знают, и своими страхами, фантазиями, некомпетентными мнениями заражают окружающих.

— Нужен ли в связи с этим, на ваш взгляд, какой-то механизм их регулирования? Или, может, как в некоторых странах Запада нужно вводить в школах уроки психологический защиты от социальных сетей, от буллинга, который там развит?

— Это нужно обязательно. Есть много социологических исследований, и зарубежных, и отечественных, в которых показано, что критичность к восприятию того, что сообщается в электронных СМИ, у массового человека очень низкая. И вот эту критичность по отношению к информации в социальных сетях нужно целенаправленно воспитывать. И конечно, воспитывать критическое, рациональное и конструктивное мышление. Чтобы человек мог сам проверять, что действительно представляет что-то важное, а что, вообще говоря, просто интеллектуальный понос какого-то придурка. То есть надо учить тому, как прикладывать свое образование к этой информации.

— Я раньше представлял себе, что образование дает некую защиту от веры в заведомые несуразности. Но наблюдаю в тех же социальных сетях, что люди, казалось бы, образованные верят в самые безумные версии, а главное, что им невозможно что-то возразить — они сразу вспыхивают: «Я человек образованный и сам способен разобраться».

— Я бы сказал, что вы рассуждаете как человек Просвещения и верите, что если людям дать образование и все разъяснить, то они будут вести себя рационально. И не поверят ни в какие конспирологические глупости. Но жизнь показывает, что это не совсем так. Образование не является гарантией ни ума, ни честности, ни порядочности. А в кризисных ситуациях выясняется, что образование и на интеллекте не очень сильно сказывается. Знать-то вы можете многое, а думать не научились.

И в критических ситуациях на первый план выходит базовый уровень мышления, который ближе к нашим праистокам. Когда мы информацию и какие-то решения принимаем интуитивно. Потом мы, возможно, сможем найти рациональное объяснение каким-то тревожащим нас фактам, найти рациональные доводы и сможем поменять оценки того или иного события или факта с иррациональных на рациональные. Но есть моменты, когда иррациональное в нас побеждает любое образование. В исследованиях, которые сейчас мы проводим в динамике, мы видим, как уменьшается влияние конструктивного восприятия действительности, как все больше проявляется вера в эзотерическое, вера в чудо, во всевозможные знаки, магические вещи. Вдруг образованные люди становятся ближе к первобытным дикарям. Оказывается, что при принятии решений и восприятии информации они оказываются ближе к ним, чем к тому идеалу образованного человека, которого вы себе представляете.

Вроде бы образование дает возможности критически оценивать факты, конструктивно принимать решения. Но оказывается, что параллельно в голове даже образованного человека могут укладываться и научные знания, например, про вирус, которые он в школе и институте получал, и представления о магических причинах его происхождения и о способах борьбы с ним. Поэтому имбирь сейчас и исчез с прилавков.

Говорят, что у Нильса Бора была прибита подкова у входа в дом. И когда его спросили: «Зачем? Вы же в это не верите»? Он ответил: «Конечно же не верю! Но иногда подкова приносит счастье даже тем, кто в это не верит».

— Как страновые различия влияют на поведение людей в таких сложных ситуациях?

—- Эти различия видны в том, как по-разному происходит распространение эпидемии в разных странах. Я все время привожу пример: испанцы и итальянцы, как всякие южные люди, к телесным контактам относятся как к норме, им на расстоянии полутора метров ни поцеловаться, ни руки не пожать, ни по плечу не похлопать. Поэтому в начале эпидемии они особенно об этом не думали. А шведы, например, — да они всю жизнь жили на социальной дистанции!

Какой шведский внук тепло общается со шведским дедушкой? Хорошо если вообще знает, что он у него есть. Понятно, что там легко прерывать пути распространения вируса. И графики, во множестве представленные в социальных сетях и предсказывающие распространение заразы, которые строят разные математики не работают, потому что люди, которые их строят, возможно, хорошие математики, но никакого отношения ни к эпидемиологии, ни к культурологии, ни к социологии, ни к психологии не имеют. И не понимают, что в силу социально-психологических различий в поведении людей в Швеции одна будет кривая распространения, в Италии — другая. А читатель воспринимает их на полном серьезе. Ведь это написал кандидат или доктор физматнаук, вроде тоже ученый.

И, кстати, если говорить о разнице между Швецией и Италией то, наверное, еще большую роль играет доверие к властям. В северных странах очень высокий уровень доверия к власти и уровень организованности гражданского общества. Поэтому граждане сразу начали выполнять все рекомендации власти по самоизоляции. А в Италии с этим было сложнее.

— Вы упомянули исследование, которое вы проводите. А подробнее вы можете рассказать, в чем оно заключается?

— Это исследование мы — отдел медицинской психологии Научного Центра психического здоровья — начали недели три назад. Запустили большую анкету на основе психологических методик. И уже видно, как с течением времени меняются способы защиты и преодоления возникшего из-за карантина стресса, какова реакция на стресс.

Сейчас все больше наши респонденты проявляют мнение, что вирус — это последствия того, что мы настолько загрязнили экологическую среду, что нам он как наказание. Мы видим нарастающую соматизацию, то есть склонность переживать психологический стресс на физиологическом уровне, и ипохондризацию. Под ипохондрией понимается утрированная озабоченность собственным здоровьем и убежденность в существовании заболевания вопреки аргументированным результатам диагностики. И увеличение количества людей, которые хотят получить психологическую помощь. Важно понять, что, когда история с карантином закончится, поликлиники будут забиты людьми, которые жалуются на плохое самочувствие. И каждый будет находить свое. Раньше многие не хотели ходить ни к каким «мозгоправам», а теперь выясняется, что психологов и психиатров не хватает. Психотерапевты и те, кто сидит на телефонах доверия, говорят, что число обращений заметно выросло. И число людей, которые пишут, что они готовы и хотели бы обратиться за психологической помощью, заметно выросло. Причем эта разница стала заметна буквально за неделю: конец марта и начало апреля.

Сейчас многие сидят дома. И тут выясняется, что нужно в семье проводить друг с другом двадцать четыре часа. И мне уже жалуются люди, что их жутко раздражают их любимые животные — собачки, кошечки. Потому что они не привыкли, что животные тоже живут своей жизнью. И, кстати, без всякой социальной ответственности.

Поэтому если говорить о моих узких профессиональных интересах, то я прогнозирую рост семейного насилия, при этом с акцентами на насилие по отношению к детям. Мало того, что они слабые, но они и самые раздражающие.

— Раз уж зашла речь о детях. Сейчас много говорят о социальных последствиях эпидемии, в частности о том, что изоляция способствует развитию дистанционного образования и теперь это будет всеобщий тренд. Как вы оцениваете эти перспективы? На мой взгляд, это некое преувеличение, потому что школа и вуз — это ведь еще и институт общения и социализации. А если детей запрут в квартирах…

— Вы правы. Действительно, школа всегда была не только местом приобретения знаний, но и институтом социализации детей. Мы все там приобретали друзей, приобретали навыки общения. Был еще второй институт — двор, но дворов в том, старом, понимании уже нет.

В школе отрабатываются еще и важнейшие социальные навыки типа лидерства. Все эти школы лидерства, которые сейчас создают, они ведь стали необходимы только потому, что школа и институт стали уже сейчас меньше внимания уделять социализации учеников и студентов. А что нас ждет при дистанционном обучении…