Меритократия, технократия, революция

В разные эпохи дистанция между интеллектуалами — учеными, инженерами, экспертами — и элитой общества, людьми, принимающими решения, сильно менялась. Но были по крайней мере две эпохи, когда специалисты с научно-техническим бэкграундом непосредственно рекрутировались в правительства, а следующие поколения политиков были обязаны получать качественное инженерное образование. Это Великая французская и Великая русская революции. И в том и в другом случае это явление не превратилось в устойчивую технократию, но тем не менее позволило провести национальную модернизацию и даже обогнать на какое-то время более развитые страны. О «дистанции власти» для ученых и инженеров, об их «культурном капитале», причинах и последствиях технократического феномена в истории разных стран мы беседуем с известным историком науки и техники, профессором Университета Британской Колумбии Алексеем Кожевниковым.

— Статус ученого, интеллектуала в обществе, его влияние на политиков — актуальная тема в истории и социологии науки. В своей недавней статье об этом на примере советской науки ты обращаешься к Бурдьё, к его концепции «культурного капитала». Что это за концепция?

— Если пояснить упрощенно, на пальцах, то феномен «культурного капитала» — это то, против чего выступает популярная русская присказка «Если ты такой умный, то почему не богатый?» Бурдьё как социолог изучал прежде всего французское общество и описал тот факт, что во французскую элиту входят интеллектуалы, которые в материальном смысле не являются очень обеспеченными людьми по сравнению, например, с элитой капиталистической, но при этом пользуются долей власти в обществе непропорционально большей, чем непосредственно принадлежащая им доля материальных и финансовых ресурсов. Диспропорция между скромным богатством интеллектуалов и степенью их влияния и объясняется, по Бурдьё, «культурным капиталом».

В этих рассуждениях есть французская специфика, потому что диспропорция может заметно отличаться в разных странах и в разные исторические эпохи. Например, в современной России или в США она почти незаметна, и можно сказать, что в этих обществах «культурный капитал» невелик. А в Германии периода империи или в Советском Союзе, наоборот, престиж интеллектуалов мог быть и существенно более подчеркнут, чем в том французском обществе, которое анализировал Бурдьё. Во Франции особый статус интеллектуалов существовал еще с эпохи Просвещения, а институционально он был закреплен в наполеоновскую эпоху системой Grandes Écoles. Практически вся высшая французская элита, включая политическую и дипломатическую, а также научную, выпускалась из нескольких престижных вузов, изначально созданных в период революции как школы для инженеров, по образцу École polytechnique. Выпускники этих школ, независимо от рода занятий, ощущали свою причастность к тому, что в Америке называется old boy network, — общности «своих» людей, продолжавшей действовать и после окончания учебы. Для интеллектуалов это, в частности, означало более непосредственный контакт с другими элитами и возможность оказывать влияние на принимаемые решения.

— Есть в этом что-то от института китайских мандаринов.

— Как ни странно, историческая связь существует, хотя идею, которая пришла в Европу из китайской культуры, правильнее называть меритократией, а именно назначение на государственные должности согласно результатам экзаменов. Раз в несколько лет в императорском Пекине проходили экзамены, в которых мог принять участие человек из любой провинции, любого происхождения, если только он смог потратиться на учителей и репетиторов. Для тех, кто по результатам тестов оказывался лучшим знатоком классической китайской литературы и письменности, открывались высшие административные должности в управлении империей и ее провинциями. Европейской системе эта идея была глубоко чужда, потому что традиционным для Европы был принцип аристократизма, когда самым важным критерием для занятия ответственной государственной должности являлась знатность рода. В России это называлось местничеством, то есть если ты боярин, то тебя назначали командовать армией, а люди не с такими древними аристократическими предками были у тебя в подчинении.

Наполеон Бонапарт и его товарищи по артиллерийской школе. Иллюстрация из первого итальянского издания «Мемориал Святой Елены» (1842 год)

Фотография: gettyimages.ru

Но вот в середине восемнадцатого века меритократическая идея из Китая проникает во Францию. Проникает поначалу через военных, через реформу армии, прежде всего самого технологичного рода войск — артиллерии. Тогда для подготовки профессиональных артиллеристов французы впервые в Европе начали применять принцип назначения на первые офицерские должности по результатам экзаменов. Только предмет поменялся: выпускников французского артиллерийского училища экзаменовали не на знание китайской классической литературы, а по смешанной математике — так тогда называлась дисциплина, включавшая в себя прикладную математику, механику и основы инженерного дела.

— Наполеон не случайно тоже артиллерист?

— Именно так. В обычной армии офицерами становились еще по старинке, и там Наполеону, с его очень провинциальным и незнатным происхождением, быстрая карьера не светила. А в артиллерии для первого офицерского звания нужно было учиться и сдавать экзамены по математике, и Наполеон стал самым знаменитым выпускником этой системы. Позже, конечно, ему потребовались и другие таланты, но в начале военной карьеры ему помог меритократический принцип. И эта система, которая произвела Наполеона, распространилась под его властью на все французское образование. Идея экзаменов начала применяться все более широко и за пределами армии, в гражданской службе. Практически всюду в Европе, куда доходила французская армия в наполеоновские войны, распространялась меритократическая идея: если хочешь стать чиновником, недостаточно иметь аристократический титул, надо сдать экзамен на должность.

— Россия в эпоху наполеоновских войн тоже получила меритократическую прививку?

— Да, как один из центральных элементов реформ Сперанского для получения чинов в Табели о рангах от чиновников стали требовать университетский диплом или сдачу экзамена, примерно соответствующего курсу обучения в университете. С начала девятнадцатого века в России и в других европейских странах университеты играют роль главного социального лифта. Учеба в российских университетах давала возможность поступления на государственную службу, фактически приравниваясь к прохождению первых чинов в Табели о рангах. Конкретные детали несколько менялись на протяжении века, но в первом приближении университетский диплом примерно соответствовал личному дворянству, а звание профессора — дворянству наследственному, то есть с передачей статуса потомкам. Поэтому все сильнее и сильнее российские университеты начали притягивать людей из других, неаристократических сословий. Правительство сначала беспокоилось и пыталось затормозить процесс демократизации университетов. Но в 1855 году, когда начались Великие реформы Александра Второго, эти ограничения были сняты, и буквально в одночасье в студенчестве стали доминировать так называемые разночинцы — сыновья священников, купцов, и мелких служащих.

— Насколько высок был статус профессора университета в России девятнадцатого века?

— Инженерные вузы в России, как и в других странах, создавались преимущественно по французской модели. Что же касается университетов, то в девятнадцатом веке практически всюду главным образцом для реформ были университеты германского мира, прежде всего Пруссии, где возникла система так называемого исследовательского университета, сочетавшего преподавание с научной работой. Профессора в германских университетах были госслужащими высокого уровня, а престиж университетского преподавателя и PhD достиг своего максимального значения, пожалуй, именно в Германии конца девятнадцатого века.

В Российской империи в период реформ 1860-х годов к имевшимся семи университетам добавилось два новых — в Одессе и Варшаве, но намного быстрее росло число студентов университетов, особенно в столицах. Сразу же возникла проблема нехватки профессоров, потому что не было того, что сейчас называют аспирантурой, то есть более продвинутой ступени подготовки квалифицированных преподавателей из способных выпускников. Аспирантуры как института не было и в Германии: там профессора готовили себе смену примерно так, как мастер готовит подмастерье. Окончивший университет и стремившийся к дальнейшей академической карьере и к PhD мог попросить разрешения профессора заниматься в его лаборатории и за определенную плату пользоваться приборами, примерно как частный ученик. Профессор давал исследовательское задание и руководил работой до защиты диссертации, а научный подмастерье обычно помогал профессору в преподавании, получая жалование как ассистент. После защиты он мог начать преподавание в университете приват-доцентом без постоянной ставки, ожидая, пока где-нибудь не появится профессорская вакансия.

Первенец наполеоновской системы элитного образования École polytechnique 

Российское Министерство народного просвещения для решения университетской кадровой проблемы придумало трехгодичные стипендии для избранных выпускников (формально это называлось «Оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию»). Стипендиаты обычно использовали эти средства для повышения квалификации за границей, чаще всего в одной из лабораторий Германии, выполняя под руководством тамошнего профессора научное исследование, затем возвращались, защищали диссертацию и должны были три года отработать на Министерство просвещения там, куда назначат, в вузе или в гимназии.

К концу века и в России сформировалось поколение профессоров, для которых стало нормой совмещать преподавание с оригинальной исследовательской работой. Хотя они и недотягивали до своих немецких коллег по степени влиятельности в обществе, но получали сопоставимо высокие оклады и производили качественную науку. Но в количественном отношении и университетов, и профессоров в России было намного меньше, чем в немецких землях, особенно на душу населения. Хотя запрос на высшее образование продолжал бурно расти, правительство после 1860-х тормозило основание новых университетов. Несмотря на петиции от разных городов, разрешения давались очень редко — из-за опасений, что студенты обязательно станут распространять революционные идеи.

— Появление привилегированной прослойки инженеров и университетских профессоров в России значило, что они стали обладать «культурным капиталом»? Стала к ним прислушиваться настоящая элита?

— Престиж и привилегированный статус сами по себе еще не означают возможность серьезно влиять на принимаемые решения и процессы. Для людей из академической среды более типична роль консультантов, то есть вспомогательная. Исторические примеры более активного и непосредственного их участия в формировании политики и в определении программных целей общества встречаются редко. Возможности для этого возникали обычно при резких изменениях самой политической ситуации и состава руководящих элит, то есть в ситуации революционного общества. В период Французской революции, например, инженеры массово вошли во власть и оказали влияние на политику. Но, пожалуй, самый яркий, хотя исторически еще малоизученный и малопонятый пример такого возросшего участия продемонстрировала эпоха русской революции.

Собственно, попытка группы академических светил заняться политикой в обычном смысле успешной не оказалась. Так называемая партия профессоров, то есть кадетская партия, до революции вызывала у правительства только раздражение как слишком оппозиционная, в 1917 году быстро растеряла власть и была запрещена большевиками как буржуазная. Но зато многие ученые и инженеры вошли во власть в другой, необычной роли, отведенной им большевиками, — в роли «буржуазных специалистов». Инициатива исходила от Ленина, который в 1918 году в статье «Очередные задачи Советской власти», реалистично признался в технической безграмотности советского правительства. Его партия сумела захватить власть, но вот квалифицированных людей, умеющих управлять государством, в ней практически не было. Ведь кем были типичные большевики до революции? В основном недоучившимися студентами, потому что в профессиональные революционеры уходили как правило те, кому не дали возможности закончить университет. Они умели бойко писать газетные передовицы и хорошо знали иностранные языки, но не имели ни специальных знаний, ни опыта управления экономикой, финансами, городами и государственными институтами. Поэтому Ленин настоял на том, чтобы в советские органы государственной власти вошли совсем не по-большевистски настроенные специалисты.

Некоторые могли быть откровенными монархистами, как, например, академик Владимир Ипатьев, ставший создателем советской химической промышленности, или кадетами, как Владимир Вернадский и руководители Российской академии наук, но и тех и других рекрутировали в советскую государственную систему на том условии, что о своей политике они говорить не будут, а будут сотрудничать с властью сугубо как профессионалы, эксперты в своей области. Те из них, кто соглашался на такой компромисс, могли включаться в органы управления профильными народными комиссариатами, то есть де-факто получали такую степень участия в принимаемых решениях, которая в других политических условиях ученым и инженерам даже и не снилась. Вследствие такого вынужденного компромисса ранняя советская система, формально диктатура одной политической партии, в ряде своих важнейших функций оказалась реальным приближением к идее технократии. Эти включенные во власть буржуазные специалисты сумели инициировать некоторые из номинально наиболее «советских» проектов модернизации, такие как план ГОЭЛРО и освоение ресурсов Северо-Востока России.

Участники комиссии по разработке плана ГОЭЛРО (слева направо): К. А. Круг, Г. М. Кржижановский, Б. И. Угримов, Р. А. Ферман, Н. Н. Вашков, М. А. Смирнов.

Фотография: visualrian.ru

— Пожалуй, из всех модернизаторских проектов самый известный, конечно, электрификация, или ленинский план ГОЭЛРО.

— Конечно, план было проще утвердить, если назвать его ленинским, ведь тогда не понадобится объяснять, почему проект изначально возник в одной частной электрической фирме. На том раннем этапе развития электротехнической промышленности основная конкуренция во всех странах была между системами постоянного и переменного тока. В первом варианте электрических генераторов требовалось много, зато дешевых, низковольтных, питающих локальные сети. Но к ним надо было подвозить топливо, часто издалека. Во втором варианте электростанций требовалось намного меньше, но они и сети должны были быть большими, сложными, дорогими и небезопасными, основанными на токе высокого напряжения. Зато электричество можно было передавать на большие расстояния и экономить на транспортировке топлива. У одной московской электрической компании был именно такой проект снабжения города по сетям переменного тока с региональной станции, работающей на подмосковных торфах. В 1919 году инженер этой компании Георгий Кржижановский опубликовал газетную заметку о плане электрификации, которая привела Ленина в восторг.

Кржижановский, правда, был не простой электрик, а еще и марксист со стажем. На известной фотографии 1895 года он сидит рядом с Лениным в группе основателей Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Но после 1905 года он отошел от активной революционной деятельности и стал работать инженером. Был по специальности путеец, но железные дороги для царского правительства — технология стратегическая, и туда политически неблагонадежного не взяли. Зато приняли на работу в частную электрическую фирму. После революции он сумел пролоббировать свой технический проект в советском правительстве и превратить его в национальный по масштабу. Без личного знакомства с Лениным это вряд ли бы получилось, потому что многие в Совнаркоме возражали. Экономика страны была разрушена, и намного более насущной задачей казалось срочное восстановление имевшихся производств, а не вложение значительных ресурсов в долгосрочный проект. Но Ленину и другим революционным энтузиастам план электрификации импонировал именно своей обращенностью в будущее, и это решило дело в его пользу.

Получив одобрение революционного государства, план ГОЭЛРО приобрел и символическое значение как образец для других проектов ранней советской модернизации. Большевикам не нравилась «чистая наука», но они с огромным энтузиазмом поддерживали проекты, сочетавшие научные исследования с практическими, экономическими задачами. К профессорам они относились с подозрением, но, если тот же самый человек обращался к ним не в качестве профессора университета, а в роли ученого или технического эксперта, он встречал намного более радушный прием. Особенно ценились проекты модернистские, с новейшими на тот период технологиями, находившимися в процессе становления: электричество, авиация, радио. Хотя большевики понимали, что экономика страны отсталая по сравнению в Европой, они хотели не просто повторять технические зады, а перепрыгнуть через ступеньку в будущее. С планом ГОЭЛРО угадали: не только в СССР, но и во всем мире победили системы высоковольтного переменного тока. Нужно еще отметить, что в комиссии ГОЭЛРО был только один коммунист — председатель Кржижановский, а все остальные ее члены были «буржуазными специалистами», профессорами и инженерами. И именно эта комиссия потом превратилась в Госплан и стала разрабатывать руководящие планы для экономики всей страны.

— Второй проект, геологический, он, наверное, с КЕПС связан?

— КЕПС, Комиссия по изучению естественных производительных сил России, возникла в 1915 году, но еще до этого существовал Геологический комитет, который составлял геологическую карту империи. Примерно ко времени революции он в основном завершил картографирование европейской части, но оставались еще труднодоступные и совершенно неподъемные пространства Сибири и Северо-Востока. В 1915 году, в обстановке кризиса и мировой войны, незадолго до этого избранный в Академию наук Вернадский предложил организовать КЕПС, по сути намечая смену исследовательских приоритетов академии с чистой, международной науки на практический, национально ориентированный проект изучения ресурсов страны, минеральных и прочих. Именно благодаря этому проекту и стал возможен компромисс 1918 года между Академией наук и новым советским правительством, которые договорились о государственном финансировании экономически значимых работ академии.

Схема электрификации России по плану ГОЭЛРО 1920 года. Репродукция

Фотография: visualrian.ru

Исследования Сибири и Севера, намеченные учеными и геологами, начиная с первых экспедиций Александра Ферсмана 1920 года получили настолько масштабную политическую и материальную поддержку, что, можно сказать, главный географическо-экономический вектор развития страны на несколько десятилетий сменился с юго-западного на северо-восточный. Геологические партии, отправлявшиеся в далекие и негостеприимные климатические зоны, вряд ли догадывались, что лет через десять, уже при Сталине, по следам их зимовок станут конвоировать тысячи заключенных для освоения новых рудников. За уголь Кузбасса, кольские апатиты, редкие металлы Норильска, золото Колымы, алмазы Якутии, нефть Сибири было заплачено человеческими жизнями и десятилетиями затрат труда и ресурсов. Не нужно думать, что ресурсное богатство (или ресурсное проклятие, кому как удобнее), составляющее ныне стержень российской экономики, свалилось с неба просто так. Это сегодняшние доходы от исследовательских проектов, масштабных инвестиций и жертв раннего периода советской технократии.

— Когда начались репрессии среди экспертов?

— Присутствие буржуазных специалистов в советской власти продолжалось до 1929 года. Компромисс был изначально вынужденный, и взаимное политическое недоверие существовало с самого начала, но этим настроениям и подозрениям был дан ход только после Шахтинского дела 1928 года. На высшем уровне был сформулирован вывод, что буржуазным специалистам больше политически доверять нельзя, и начались чистки. Были показательные процессы и репрессии, но для большинства экспертов это означало превращение из буржуазных специалистов в просто беспартийных инженеров и ученых, работающих по специальности, уже без привилегированного доступа к власти. Профессора и академики в массе своей не были членами партии, и даже президенты Академии наук до конца сталинского периода оставались беспартийными. Но в руководящих органах наркоматов после 1929 года буржуазные специалисты уже не участвовали, там заседали, как правило, только коммунисты.

Технократический импульс советского режима на этом не закончился, а приобрел новую форму. Была поставлена задача подготовить коммунистов и комсомольцев с техническими знаниями, так называемых красных специалистов. Это пришлось делать аврально, потому что как раз в то время, когда буржуазных специалистов вычищали из власти, началась массовая индустриализация и голод на инженеров был самый острый. Идеальным типом нового поколения политиков и руководителей для сталинского периода стал человек, совмещавший коммунистические убеждения и членство в партии с инженерными знаниями, и эта растущая советская элита (Хрущев, Брежнев, Косыгин, Подгорный и многие другие поздние советские лидеры) в основном рекрутировалась из студентов технических вузов. Политики с инженерным образованием составляли значительную часть членов Политбюро уже к моменту смерти Сталина, а затем стали полностью доминировать в верхушке власти, определяя ее менталитет. Многих из них можно считать неполноценными инженерами, потому что они никогда не работали по специальности, выбрав партийную карьеру еще студентами. Но до самого конца СССР в том, как решать социальные проблемы, строить железные дороги, каналы, плотины и электростанции, они руководствовались инженерными идеалами двадцатых-тридцатых годов.

Но были в их числе и действительно профессиональные инженеры, ставшие политиками. Пример, который мне хочется привести, — незаслуженно забытый член Политбюро Вячеслав Малышев, именем которого назван танковый завод в Харькове. Он тоже из этого поколения, ступени карьеры достаточно типичны для сталинского аппаратчика. В двадцатые годы, уже не семнадцатилетним мальчиком, а рабочим, рекрутирован в студенты технического вуза. По образованию инженер-железнодорожник, стал работать по специальности как заводской инженер. В 1939 году его из главных инженеров завода сразу ставят руководить наркоматом: все предыдущее руководство тяжелой промышленности было арестовано вплоть до самого низу, и кадровый вакуум заполняли людьми с мест. Так меньше чем через десять лет после окончания вуза инженер Малышев стал министром, но сохранил, можно сказать, профессиональную хватку и на политических должностях.

Алексей Кожевников: «Политики с инженерным образованием составляли значительную часть членов Политбюро уже к моменту смерти Сталина, а затем стали полностью доминировать в верхушке власти»

Фотография: Дмитрий Лыков

Первый раз он спас страну в войну, отвечая за всю танковую промышленность, за эвакуацию заводов и организацию нового производства, прежде всего Т-34, на Урале. В итоге с 1943 года в массовом производстве танков Советский Союз превзошел Германию в два-три раза, что во многом и определило окончательную победу. Во второй раз он, возможно, спас страну в период относительного междувластия 1953–1957 годов. После ареста Берии Малышева сделали политическим куратором атомного и других стратегических проектов. Это сейчас всем кажется само собой очевидным, что ядерное оружие и ракеты как будто специально созданы друг для друга и составляют один комплекс. А до назначения Малышева эти два проекта не были связаны ни информационно, ни организационно, и их конструкторы решали независимые, раздельные задачи. Ракеты разрабатывались для тактических целей прежде всего противовоздушной обороны, а намного более приоритетные атомные бомбы понимались именно как бомбы для стратегической авиации. США, с их военными базами по всему миру, в том числе в Европе, бомбардировщики как атомные носители вполне устраивали. СССР, не имея баз нигде близко к американскому континенту, геополитически даже при наличии атомных бомб оставался без надежных средств доставки и, соответственно, без эффективного ядерного сдерживания. Решение было найдено в ускоренном изобретении межконтинентальных ракет, спроектированных под термоядерные заряды. О деталях известно мало, но ясно, что решение требовало инженерного мышления, а принималось на политическом уровне, на котором можно было обмениваться информацией об обоих совершенно секретных проектах. Наличие инженеров на высоких политических должностях, скорее всего, оказалось существенным.

Еще одна комиссия экспертов, которую курировал Малышев в 1954 году, попыталась примерно просчитать возможные последствия ядерной войны и пришла к выводу, что победителей в ней не будет. Это понимание в итоге легло в основу провозглашенной Хрущевым в 1956 году стратегии «мирного сосуществования», или возможности избежать третьей мировой войны. Не исключено, что в этом и состоял последний фундаментальный вклад советского технократизма в решение политических проблем двадцатого века.