На микробиотической линии фронта

Фашисты, окружив Ленинград, готовились взять город измором, в буквальном смысле слова. Голоду и болезням отводили не меньшую роль, чем оружию. Но вышло иначе. Ученые, врачи и органы правопорядка «тушили» очаги эпидемий в зародыше, а сотрудники Ленинградского института эпидемиологии и микробиологии имени Пастера (ныне Санкт-Петербургский научно-исследовательский институт имени Пастера) даже выращивали на себе вшей, чтобы затем использовать их для создания вакцины против сыпного тифа. Профилактическими мерами ограничивали распространение инфекционных заболеваний, с нуля создавали антибиотики и даже писали и защищали диссертации о противодействии распространению болезней в блокадном городе.

Тиф не пустили в город

Летом и осенью 1941 года в Ленинград хлынули потоки беженцев из пригородов. Люди с трудом добирались до города, ни о какой возможности регулярно мыться речи просто не шло. У многих были вши. И это грозило повторением трагедии Гражданской войны.
Как писал историк Владимир Познанский (1930–2005), адмирал Колчак, отступая, пытался вывезти все и вся, включая больных, в результате «была заражена вся Сибирь. Транссиб превратился в русло сыпнотифозного потока». Те времена отстояли от начала Великой Отечественной лишь на два десятилетия, и воспоминания о них были свежи. Тиф на рубеже 1920-х годов выкашивал целые семьи. Случалось, что от большой многодетной семьи оставались родитель и один-два ребенка, и такие «осколки» образовывали новые сборные семьи со сводными детьми.

Разумеется, знали о свирепствовании тифа во время Гражданской войны и в фашистской Германии.

«Фашисты надеялись, что будут массовые вспышки сыпного тифа и они будут способствовать тому, что Ленинград будет обескровлен и скорее сдастся», — рассказывает «Стимулу» профессор Николай Токаревич, заведующий лабораторией зооантропонозных инфекций НИИ эпидемиологии и микробиологии имени Пастера. Он разыскал и изучил материалы «Отчета о работе института эпидемиологии и микробиологии имени Пастера за годы Великой Отечественной войны (1941–1945)», написанные в 1945 году его дедом, ученым секретарем института, заведующим отделом паразитарных тифов Константином Токаревичем (1900–1988). Эти материалы были опубликованы в 2008 году в книге, изданной в институте.

«Сыпной тиф — очень опасная болезнь. В 1919–1920 годах от тифа погибали больше, чем от пуль. Это была страшная эпидемия, но постепенно заболеваемость удалось снизить, и в 1941 году сыпного типа в Ленинграде было очень немного. Когда началась война и блокада, то очень много людей из пригородов, спасаясь от фашистов, стали прибывать в Ленинград. Гатчина была захвачена, беженцы сплошным потоком, немытые, в жутких условиях шли на территорию города, и санэпидслужба не могла справиться с таким наплывом людей. Их надо было как-то разместить. Не хватало мыла, дезинфекционных средств, люди были завшивленными, могли быть переносчиками инфекции. И действительно создались большие предпосылки для распространения сыпного тифа, даже начались небольшие вспышки», — говорит Николай Токаревич.

«Из ближайших пригородов население бежало в город, чтобы укрыться от фашистов, сохранить жизнь. Нависла опасность возникновения эпидемий, в первую очередь сыпного тифа. Завшивленность беженцев была страшная. В связи с этим по районам производились подворные обходы для выявления больных и завшивленных. Были организованы эпидотряды из сотрудников и военных санинструкторов. Мне приходилось проводить осмотр на вшивость детей в районах Рижского и Витебского вокзалов, которые подвергались интенсивному снарядному артиллерийскому обстрелу», — рассказывает в своих воспоминаниях сотрудница Института в 1940–1978 годах Екатерина Попова (1916–2012), в то время юная девушка, выпускница Ленинградского университета. Письменные свидетельства передала в архив НИИ Пастера ее внучка Мария Мельникова. С ее разрешения расшифрованные записи под названием «Хождение по мукам» переданы для публикации в сборнике статей, посвященном 75-летию Победы в Великой Отечественной войне «Ведь мы же с тобой ленинградцы — мы знаем, что значит война».

Ситуация требовала немедленных действий. Сегодня каждый студент-медик знает, что источником сыпного тифа является бактерия, переносчиком — вошь, лечится болезнь антибиотиками. Первый антибиотик — пенициллин — был изобретен Александром Флемингом в 1928 году, широко применять его начали в 1940-е. В Ленинград пенициллин привезли лишь после снятия блокады в 1944 году. В блокадном городе был создан свой антибиотик, не уступавший английскому пенициллину по своей эффективности, — «препарат П». Ученые вырастили его из почвенных бактерий. «Начиная с 1942 года “препарат П” применялся для лечения газовой гангрены в эвакогоспитале 1170», — говорит Андрей Забродский, главный научный сотрудник Физико-технического института имени А. Ф. Иоффе, руководивший этим институтом в течение пятнадцати лет. Но летом–осенью 1941 года ни пенициллина, ни «препарата П» в Ленинграде не было.

«Что было делать? Решили создать вакцину и привить группы риска, — говорит Николай Токаревич. — Чтобы создать вакцину против сыпного тифа, нужно было как-то культивировать ее возбудителя. Его можно было выращивать на вшах». То есть нужно было заполучить много упитанных насекомых. И ученые Института имени Пастера сумели это организовать. Научные сотрудники и лаборанты Института стали выращивать вшей на себе.

«Ну кто же согласится на это в нормальных условиях? Но это были экстремальные условия! Это был единственный способ сделать вакцину в городе. Я застал многих из них, когда пришел работать в институт в 1970-е годы. Это были подвижники!» — уверен наш собеседник.

Здоровым насекомым микроклизмочкой вводили возбудитель сыпного тифа, он накапливался в организме вшей, и из него делали вакцину. «Группы риска были привиты. Массовые вспышки сыпного тифа в блокадном Ленинграде были предотвращены, — резюмирует Николай Токаревич. — Были лишь небольшие вспышки по десять-пятнадцать человек, однако эти больные могли стать источником массовых заболеваний. Если бы не были приняты соответствующие меры, в течение месяца эпидемия могла бы захватить большую часть города. Этого не произошло потому, что хорошо работала санэпидслужба: не только Институт имени Пастера, но и вся санэпидсистема. Милиция выходила на очаги, как только поступали соответствующие сигналы».

Николай Токаревич подчеркнул, что тема сыпного тифа в блокадном Ленинграде была вне поля зрения общества: «Долгое время о сыпном тифе умалчивалось — никто не хотел признавать, что сыпной тиф был в городе. Вспышки были, но небольшие, по сравнению с тем, что могло быть, — это сотая часть».

Кто принес лептоспироз

В 1941–1942 годах в осажденном городе распространилось заболевание, при котором желтели кожные покровы пациента, как при гепатите, но клиническая картина отличалась. Сотрудникам Института имени Пастера предстояло выяснить природу «нового» заболевания и предложить методы борьбы с ним.

Первоначально было предположение, что в городе началась эпидемия гепатита, но вскоре стало понятно, что это не так, так как гепатит имеет вирусную природу, а «новое» заболевание было вызвано бактериями. Обследования практически всегда проходили с риском для жизни, причем в числе риск заразиться для специалистов был отнюдь не первым.

«В любой район города ходили пешком, — пишет в своих воспоминаниях Екатерина Попова. - В зимнее время трамваи и другой транспорт не работали. В 1942 году приходилось посещать больных лептоспирозом в больнице Боткина, больнице Фореля (которая находилась прямо против Балтийского вокзала) для забора от них материала для бактериологического обследования. Когда я вспоминаю пути-дороги, которые приходилось пройти, становится страшно. Ведь приходилось идти маршрутами по десять и более километров. Наиболее сложно было преодолевать Кировский мост и Марсово поле. Во время обстрела приходилось ползти. Уходя в больницу, мы не знали, удастся ли нам вернуться в институт. В один из таких походов в больницу Боткина, закончив забор материала от больных, я вышла за пределы больницы, как вдруг начался интенсивный артобстрел и несколько снарядов обрушилось именно на тот 31-й павильон, в котором я буквально несколько минут находилась. Он разлетелся в щепы, все больные погибли».

Ученые выяснили этиологию заболевания. Вспышку вызвали крысы. «Это был лептоспироз — самая большая вспышка в СССР, потому что таких ситуаций, когда город был полностью окружен, были большие проблемы с продовольствием и были съедены все кошки, которые являются врагами крыс, нигде и никогда больше не было. Это было лучшее время для крыс, они размножались фантастически быстро, — поясняет Николай Токаревич. — По сути, до этого массовых вспышек лептоспироза медицина не знала».

Ученые разработали различные методы лабораторной диагностики заболевания, изучили биологические свойства выделенных от больных лептоспир, показали эффективность специфического лечения этой болезни сыворотками переболевших лептоспирозом (серотерапия), разработали методы профилактики, важнейшим из которых была борьба с крысами.
Осложнялась борьба с заболеванием тем, что в блокированном Ленинграде не было газа, не хватало дров, и, если пища термически как следует не обрабатывалась, и в нее попадали экскременты сновавших всюду крыс, люди заболевали. Источниками распространения болезни становились пищеблоки.

«Упор был сделан на разъяснительную работу и борьбу с крысами. Самыми тяжелыми были 1941 и 1942 годы, в 1943-м заболевание пошло на убыль», — рассказывает Николай Токаревич.

 

Диссертация, написанная карандашом

В 1941 году у жителей города начались массовые поносы, и ученым предстояло выяснить, с чем они связаны — с голодом или с инфекциями. «Оказалось, что и то и другое имело значение. В процесс работы был выделен новый возбудитель инфекций, который назвали именем его первооткрывателя — сотрудницы Института имени Пастера профессора Эммы Михайловны Новгородской» — Николай Токаревич видел рукопись диссертации, посвященной кишечным инфекциям, которую Новгородская написала в 1941 году карандашом. Других возможностей не было. Диссертация имела большое практическое значение, в ней были рекомендации, как предотвратить массовое распространение кишечных инфекций. Научные статьи из блокадного Ленинграда самолетом доставлялись в Москву и были опубликованы в специальном номере журнала «Эпидемиология, микробиология и иммунобиология».

Институт имени Пастера, как ясно из упомянутого уже выше отчета ученого секретаря института военной поры, работал во время блокады, не прерываясь ни на день, несмотря на то что ученые и лаборанты голодали: как и всем остальным жителям города, им не хватало пищи. А однажды в одно из зданий института на Большой Монетной попала бомба. Последствия постарались быстро ликвидировать, работа продолжилась.

Сотрудники неделями жили в институте. Была комната для дистрофиков, там была печка, истощенным людям давали чай и сахар. Они отлеживались несколько дней и потом снова шли на работу.

«В институте на момент начала войны содержались подопытные животные — крысы, кролики, морские свинки, мыши, два барана. Голодные люди ухаживали за ними. Не съели ни баранов, ни кроликов. Ставили опыты на этих животных. И эти опыты позволили создать диагностические препараты, которые обеспечили защиту Ленинграда от эпидемий», — рассказывает Николай Токаревич.

Он считает сотрудников института тех лет, многих из которых он знал лично, «сделанными из другого теста»: «Сейчас мы говорим: это сложно, то мы не можем. Они этого бы не поняли. Работали сутками, неделями, не выходя из института, хотя у многих в неотапливаемых домах оставались маленькие дети. Работа в институте — это была их жизнь. Это были голодные, измученные люди, постоянно терявшие своих родных и близких в блокадном городе и на фронте. Они были подвижниками — если бы не они, мы бы с вами сегодня точно не говорили», — подчеркнул Николай Токаревич.