Кампус на два города

Отечественную высшую школу реформируют все постсоветское время. Институты переименовывали в университеты и академии, затем их укрупняли, переводили на двухуровневую болонскую систему — список преобразований можно продолжать долго. Для широкой публики цели этой деятельности или не формулировались вовсе, или звучали туманно: например, улучшение позиций наших вузов в мировых рейтингах. Насколько эти самые рейтинги объективны и как улучшение позиций в них скажется на нашей высшей школе — эти проблемы отодвигались на периферию общественного внимания.

Между тем залог гармоничного развития высшего образования — это успешная реализация всех трех миссий университета (образование, наука, взаимодействие с обществом). С точки зрения страны третья миссия — это прежде всего условие того, что она не просто имеет хорошие вузы, а вузы, необходимые для ее успешного развития.

Без ответа на вопрос, какие именно вузы нужны России, в чем и как должна проявляться эта малоисследованная третья миссия, любая реформа высшей школы становится бессмысленной.

Ответ надо искать у профессионалов — тех, кто каждодневно погружен в жизнь отечественных университетов, то есть прежде всего у ректоров. Именно с ними RAEX и «Стимул» провели серию углубленных интервью по самым важным проблемам развития российских вузов.

Предлагаем вашему вниманию очередное — тринадцатое — интервью, которое мы взяли у ректора ЮФУ Инны Шевченко.

 

Предыдущие интервью цикла:

Михаил Стриханов (МИФИ)

Сергей Иванченко (ТОГУ)

Дмитрий Ендовицкий (ВГУ)

Григорий Заславский (ГИТИС)

Анатолий Торкунов (МГИМО)

Виктор Кокшаров (УрФУ)

Андрей Рудской (СПбПУ)

Владимир Мау (РАНХиГС)

Михаил Эскиндаров (Финансовый университет)

Николай Кудрявцев (МФТИ) 

Ярослав Кузьминов (ВШЭ), первая и вторая часть

Михаил Погосян (МАИ) 

 

— Какие территории вы считаете для ЮФУ «базовыми»? Чем для них является ваш вуз: вы решаете задачу формирования элиты, обеспечения местных предприятий кадрами?

— Если речь идет о ведущих федеральных университетах, под регионом мы не всегда понимаем субъект федерации или даже макроокруг. В контексте международной конкурентоспособности мы должны рассматривать более глобальные территориально-отраслевые системы, например регион Черноморского экономического сотрудничества, Большой Кавказ, Юг России, Ростовская область. В этом смысле вуз выполняет несколько функций одновременно — обеспечение местных предприятий кадрами, формирование элиты, подготовка исследователей. С учетом сегодняшних направлений развития университета он способен решать эти задачи.

В одних направлениях и уровнях подготовки это проявляется более концентрированно. Например, при создании исследовательских центров мы рассчитываем увеличить количество исследователей по ключевым для стратегии научно-технологического развития направлениям. В других направлениях мы удовлетворяем потребности крупных работодателей, их объединений по подготовке кадров для реального сектора экономики, в третьих — готовим региональную элиту, возможно не только региональную, поскольку сегодня система высшего образования — это большой социальный капитал.

На мой взгляд, не следует забывать, что сегодня университеты являются крупнейшими работодателями и крупнейшими налогоплательщиками на территории своего позиционирования. Рассматривая характеристики региона, на территории которого располагается университет, мы должны учитывать, что экономическая специализация региона во многом зависит от реализации программы университета — от того, насколько он способен создавать вокруг себя инновационные системы, новые бизнесы, стартапы, поддерживать социальную, культурную, историческую сферу, реализовывать исследовательскую повестку в кооперации с ведущими научными, образовательными организациями мира и страны.

— Говоря о глобализации, ваши коллеги выделили проблему утечки за рубеж или в наши столицы талантливой молодежи. Это неизбежно или что-то можно и нужно сделать для противодействия таким процессам?

— Эти процессы необходимо учитывать. Мир открыт, и в замкнутом пространстве невозможно развивать науку соответствующего уровня. Это связано не только со скоростью информационного обмена, но и с развитием исследовательской инфраструктуры, с возможностью реализации междисциплинарных проектов, с открытием новых направлений. Но академическая мобильность является как потенциалом, так и риском, поскольку в эффективные программы попадают лучшие, и они могут остаться в других научных организациях. Однако мы не должны рассматривать эти процессы как фатальные, поскольку университет — мощнейшая система воспроизводства, в том числе научно-педагогических кадров.

Я бы не сказала, что студенты отказываются возвращаться. Дело в условиях. Университету сложно справиться в одиночку. Мы должны рассматривать его как часть региональной социально-экономической системы. Внимание молодежи приковано к крупным городам, которые дают больше возможностей. Для Российской Федерации и, пожалуй, для всего мира это очевидный выбор. Молодой человек (и абитуриент, и исследователь) выбирает не только университет, но и город.

Ростов-на-Дону и Таганрог как города позиционирования, расположения университета имеют преимущества — благоприятный климат, хорошо развитая транспортная инфраструктура. К тому же по целому ряду направлений университет обладает всем необходимым, чтобы стать точкой притяжения талантов. Но мы должны понимать, что сегодня система образования и науки — мощнейший драйвер демографической политики. Эти факторы развести нельзя. Риски нужно учитывать, но жить вне мирового политического и научного контекста невозможно.

— Посмотрим на проблему с другой стороны. Абитуриенты приезжают из малых городов Южного федерального округа и, наверное, тоже стремятся остаться, например, в Ростове-на-Дону?

— Такая тенденция есть. Многие, поступая в ведущий университет, приходят прежде всего за качественным образованием, а во вторую очередь — за теми возможностями, которые дает экосистема вокруг университета. Мы отмечаем такую тенденцию.
Но в этом году, анализируя самую необычную приемную кампанию за последние сто лет, мы видим, что 41 процент поступивших в магистратуру Южного федерального университета не являются выпускниками программ бакалавриата ЮФУ. К нам поступило около 200 человек из Москвы, Московской области и Санкт-Петербурга. В прошлом году этот показатель был существенно меньше. В их числе ребята, которые в свое время поступили на программы бакалавриата в вузы Москвы и Санкт-Петербурга, а сейчас вернулись. Но есть и студенты, которые живут не в Ростовской области.

— Есть, можно сказать, вечный вопрос — о разрыве между школой и университетом. Насколько велик этот разрыв в вашем вузе? Какова тенденция: этот разрыв увеличивается, уменьшается, сохраняется неизменным?

— Сначала нужно сказать, что мы понимаем под разрывом. Это может быть разрыв между количеством школьников, которые выбирают, например, информатику, физику, математику в качестве выпускного экзамена, и количеством абитуриентов университета, где физика, математика и информатика являются ключевыми вступительными испытаниями. Можно рассматривать разрыв между количеством выпускников школ и количеством поступивших в университет или разрыв между числом медалистов, победителей Всероссийских олимпиад, стобалльников и числом поступивших.

Когда мы фиксируем разрывы в таких показателях, многое зависит от стратегии университета. Если у университета стратегия массовой подготовки кадров для больших экономических сегментов, для крупных работодателей, то это один подход. Если в основе стратегии университета лежит привлечение лучших, то мы фиксируем разрывы.

Например, в этом году мы увидели разрыв в результатах ЕГЭ по физике: большое количество выпускников школ с высоким баллом, значительное — с низким баллом и меньшая группа детей, которые сдали физику на 50–80 баллов. Для инженерных направлений это сложный выбор.

Сегодня мы видим разрыв в предпочтениях. Например, на направление информатики, вычислительной техники довольно высокий конкурс в бакалавриат. Средний балл ЕГЭ абитуриентов, поступивших в ЮФУ на направление фундаментальной информатики, — 86, практически как на юридических факультетах. При этом мы отмечаем снижение спроса на программу магистратуры, поскольку выпускник бакалавриата ведущего университета (не только нашего, но и других сильных вузов страны) — сформировавшийся специалист, который способен капитализировать полученные знания.

Преодоление разрыва связано с формированием единого научно-образовательного пространства между школой и университетом — создание опорных школ, развитие образовательных кластеров (у Южного федерального университета есть такой опыт).
В нынешнем году мы открыли специализированный учебный научный центр по подготовке молодых исследователей. В идеологии этого центра не только вовлечение в исследовательскую повестку с раннего возраста, но и отработка методик, технологий педагогического дизайна в школах, которые способны воспитывать и видеть скрытые таланты. Эта часть очень важна.

Снижению разрывов способствует информатизация. За счет онлайн-ресурсов, дистанционного обучения в орбиту университета включается все больше школьников. Приведу пример. Когда в марте мы переходили на дистанционный формат обучения, 11,5 тысячи школьников получили отдельные учетные записи в информационной системе нашего университета как кандидаты в студенты, которые проходят различные программы довузовской подготовки — компьютерные, математические, физические школы, школы юных педагогов. Поэтому разрывы постепенно сокращаются.

Но наибольшие разрывы мы наблюдаем в уровнях подготовки выпускников разных школ. Насколько я знаю, RAEХ составляет не только рейтинг вузов, но и рейтинг школ. В какой мере совпадает уровень подготовки, фиксируем ли мы данный разрыв как ключевой — это, мне кажется, определяет целый ряд задач, которые предстоит решать и вузу, и школе.

— Рассматривая этот разрыв с точки зрения кругозора и мотивированности абитуриентов, многие ваши коллеги считают, что ЕГЭ заметно ограничил круг интересов абитуриента: выучил три предмета, которые нужно сдавать, а остальным не уделяет внимания вовсе.

— Мне кажется, это более глобальная проблема, выходящая за рамки подготовки к ЕГЭ. Ориентируясь на рейтинг как на цель, мы будем достигать показателей, которые в нем заложены, и инструменты решения задач могут быть разными. Так же и с ЕГЭ. Большинство школьников ориентируется на предметы, по которым они намерены сдавать ЕГЭ. С одной стороны, мы рассматриваем проблему выбора на этапе ЕГЭ — сложность процедуры Единого государственного экзамена, трудности подготовки, увязка процесса подготовки к ЕГЭ с полной выпускной аттестацией. С другой стороны, проблема не только в ЕГЭ, но и в том, что абитуриент может выбрать пять университетов, а в каждом университете три направления. Я в этом не вижу ничего плохого, поскольку мы сразу ориентируем выпускника на обоснованный, осознанный выбор. Но нельзя отрицать, что это в некотором смысле деформирует систему выбора школьника и его ценностные модели. Многие родители вносят лепту в этот процесс, считая, что нужно сосредоточиться на основных выпускных экзаменах, а остальное наверстать после окончания школы. Это особенно характерно для 10–11-го классов.

ЕГЭ, с одной стороны, может вносить не всегда положительные коррективы в ценностную модель, но с другой — дает равные возможности доступа к качественному образованию.

— Вы сказали, что сейчас абитуриент может выбрать между несколькими университетами и это право сохраняется до самого последнего момента. Любой университет борется за лучших абитуриентов. С кем боретесь вы? Куда уходят некоторые хорошие абитуриенты, которые выбирают не ЮФУ?

— Мы анализировали в том числе результаты вступительной кампании нынешнего года, когда выбор был технологически более простым: не нужно приобретать билеты, нет затрат на логистику, связанную с поступлением и посещением приемных комиссий, выбор можно делать дистанционно и менять его в ходе приемной кампании.

Мы анализировали предпочтения — какие вузы выбирает абитуриент, который подал одно из заявлений в Южный федеральный университет (цифры экспертные): 80 процентов выбрали учебные заведения Москвы и Санкт-Петербурга — в основном ведущие университеты, университеты по профилю, отраслевые вузы. Такая тенденция есть.

В нынешнем году мы зафиксировали небольшой процент абитуриентов, которые делают выбор в пользу других университетов, расположенных на Юге России, обосновывая его тем, что, например, на физическом факультете или в Институте математики, механики, компьютерных наук Южного федерального университета очень сложно учиться. Доля таких абитуриентов невелика.

ЮФУ расположен в двух городах, поэтому мы видим связь между выбором абитуриента и местонахождением вуза. Это тоже очень важно и нужно учитывать. Отвечая на вопрос о ЕГЭ, мы больше говорим о возможностях, которые даются абитуриенту. А отвечая на вопрос, что это дает региону, нужно признать, что нет гарантии возвращения в регион талантливого выпускника, например, ростовской школы, поступившего в ведущий университет Москвы.

Связка возможностей и влияние системы ЕГЭ на демографию, на пространственное развитие территорий — очень важный аспект. Поэтому необходимо развитие университетов в регионах, особенно крупных по численности населения, по альтернативным стратегиям профессиональной траектории.

— Модель экосистемы, которую задали наши американские коллеги, кампус, наверно, вполне удачная. Как складывается экосистема ЮФУ с учетом того, что он расположен в двух городах?

— У нас нет единого кампуса. При подготовке к новому учебному году мы должны были обеспечить 91 корпус всеми необходимыми средствами с целью выполнения противоэпидемиологических мероприятий для полноценной организации учебного и исследовательского процесса. Только кампус с общежитиями насчитывает 24 корпуса, объединенные в четыре крупные локации. Для таких университетов экосистемой является весь город. Создание в Таганроге радиотехнического университета (впоследствии — Инженерно-технологическая академия Южного федерального университета) предопределило экономическую специализацию города, связало с ним развитие крупной промышленности и ориентировало школьников на изучение математики, информатики, естественных и точных наук. Сегодня 7,5 процента населения города составляют студенты Южного федерального университета.

В мире есть разные модели. Но сегодня, как показывает практика и как отмечают многие эксперты, развитие университета не всегда напрямую связано с качеством кампуса. На мой взгляд, экосистему создает человек. Не входя в дискуссии относительно дистанционного обучения, скажу, что во многом это зависит от того, как выстроен диалог между преподавателем, студентом, наставником, ректоратом университета, как работают формы общественного и студенческого самоуправления, как осуществляется информационный обмен внутри университета. Обладает ли этот вуз «университетским геном» — обеспечивает ли он фундаментальное образование и мировоззрение, которое дает человеку возможность адаптироваться в условиях быстрых изменений.
Еще пятнадцать лет назад мы не наблюдали бума, связанного с программной инженерией. Сегодня мы должны ориентировать наших абитуриентов уже не столько на изучение информатики, сколько на изучение фундаментальной математики и готовить инженеров, способных создавать инновационные продукты. А это качественно иная университетская культура. Поэтому вопрос создания кампуса и комфортного проживания важный, но не единственный.

— Но ведь в генах университета должны быть не только навыки, знания, привитые привычки, но и некая общность. В какой мере студенты ощущают себя единым целым? Таганрог и Ростов расположены не очень далеко друг от друга, но все-таки у ЮФУ нет единого кампуса.

— В Ростове корпуса ЮФУ расположены в разных концах города. На дорогу от Таганрогского кампуса до Западного кампуса с учетом заторов уходит примерно столько же времени, сколько от Западного до Днепровского, поэтому временные границы стираются.
Помимо гена, особой культуры и духа, который отличает один вуз от другого, должны быть актовые места, или «Мекки». В Южном федеральном университете есть так называемая поляна перед физическим факультетом и пальма Таганрогского кампуса. Это зимний сад, вокруг которого собираются выпускники и первокурсники, проходят все мероприятия. Поляна перед физическим факультетом — актовое место, которое всех объединяет.

— Есть ли у ЮФУ якорные работодатели? Понимает ли ваш абитуриент, где с большой долей вероятности сможет найти работу по окончании университета? Как вы выстраиваете отношения с такого рода работодателями?

— Якорные работодатели есть в каждом университете. Я бы расширила это понятие и назвала их ключевыми индустриальными партнерами. Они есть и в нашем университете. В классическом университете обеспечить их концентрацию немного сложнее, чем в университете, который по факту своего существования и по программе развития ориентирован не только на ключевого работодателя, но и на целую отрасль, например на авиастроение или энергетику.

Для нашего классического университета сложно выделить одного ключевого партнера. При этом у нас есть направления и специальности, которые представлены только в пяти университетах страны, например корабельное вооружение. Структура подготовки, как и структура ключевых работодателей, в классическом вузе более диверсифицирована.

Особое внимание мы уделяем не только и не столько инженерным направлениям, где есть сегменты, связанные с электроникой, радиотехникой, электронной компонентой базой. В этих сферах мы сотрудничаем с компанией «Микрон», с ключевыми государственными корпорациями — «Ростехом», Объединенной авиастроительной корпорацией, концерном «Океанприбор», которые активно участвуют в жизни университета, являются ключевыми работодателями, входят в попечительские и наблюдательные советы университета.
Учитывая, что университет ежегодно выпускает около тысячи педагогов, в гуманитарной сфере ключевым работодателем для нас является система образования — начального, общего, профессионального и, конечно, высшего, поскольку 47 процентов студентов ЮФУ обучаются на программах магистратуры и аспирантуры.

Что касается выстраивания отношений, я не случайно сказала, что для нас это работодатели и индустриальные партнеры, поскольку они не только принимают наших студентов на работу, но и определяют конфигурацию, содержание образовательных и, что важно, исследовательских программ. В прошлом году у нас реализовано около 200 проектов по заказам российских и зарубежных компаний, и 80 процентов из них переходят в образовательные программы. Исследовательский проект очень часто сопровождается участием работодателя в конкретной образовательной программе.

— Если говорить о прикладной науке, корпорации заинтересованы в конкретных прикладных разработках. Что касается фундаментальных разработок, непонятно, будут ли они реализованы и если будут, то когда. Возникает противоречие. Как и за счет чего финансировать фундаментальные разработки, без которых не будет прикладных исследований?

— Если мы посмотрим общегосударственный бенчмаркинг, то увидим разные примеры. Но практически во всех странах фундаментальные исследования финансируются преимущественно за счет государственного бюджета — в США, в Германии, в Корее, которая сделала большой инновационный прорыв. Более того, в Корее даже была практика принуждения к инновациям, когда ключевые государственные корпорации не в рыночном, а в принудительном порядке финансировали поисковые прикладные исследования.

В нашем случае сочетаются государственный и рыночный подходы к финансированию научных исследований. На мой взгляд, проблема заключается не только и не столько в фазах исследовательского процесса фундаментальной науки, сколько в поисковом процессе создания технологий, то есть в переходе от результатов, полученных в фундаментальных исследованиях, к конкретному образцу или технологии, которая будет востребована рынком. Здесь мы видим, что основной объем выполняемых исследований и разработок в России по-прежнему финансируется преимущественно за счет государства (60–70 процентов), и только около 30 процентов составляют средства бизнеса и ключевых партнеров.

— Исторически Россия москвоцентрична. Не считаете ли вы, что ЮФУ оказался в неравных условиях с московскими институтами уже в силу географического положения?

— Мне кажется, преждевременно говорить, что региональные и московские вузы могут находиться в равных условиях. Причиной неравенства является не столько устройство государственной модели, сколько различия в деловой активности Москвы и регионов. В столице расположены головные офисы ключевых корпораций, правления банков. Предприятия и организации располагаются в том числе на территории субъектов федерации, но принятие решений переносится в Москву. Ведь решения о финансировании исследовательского проекта, о создании R&D-центров, о включении вузов и научных организаций в реализацию программ инновационного развития зачастую принимаются не на уровне компаний, входящих в состав крупных холдингов или государственных корпораций.

Но это не означает, что положение региональных вузов в науке заведомо проигрышное. Появляются новые возможности — создание бизнесов, стартапов, поддержка предпринимательства, связка с регионом и поиск для компаний и научных групп перспективных сфер создания бизнесов и благоприятного инновационного климата.

С другой стороны, мы видим, как сегодня развиваются регионы в поиске собственных моделей инновационной системы. Есть успешный опыт. Поэтому сущности, которые сегодня закладываются в новые инструменты, как то создание научно-образовательных центров, инновационных научно-технологических центров, кластеров, зависит не только от формы и механизмов государственной поддержки, но и от содержания, которое вкладывается, а также от активностей и деятельности, которая происходит на территории региона.

— Опыт удаленного обучения, полученный во время карантина, внедрение новых цифровых технологий во многом снимают проблемы, связанные с расстоянием, транспортом, логистикой. В какой мере этот опыт будет применим в будущем?

— Мне кажется, основной является социальная функция системы высшего образования. Реализовать ее без физического присутствия в университете очень сложно. Например, сейчас мы проходим подготовку по программе Сколково «Лидеры научно-технологического прорыва», в которой участвуют взрослые, достаточно профессиональные люди. Когда началась пандемия, у нас была возможность продолжить обучение онлайн, хотя это программа повышения квалификации. Большинство участников приняли решение и обратились к организаторам с просьбой провести заключительный модуль офлайн. Почему? Потому что невозможно организовать командную работу при удаленном доступе.

Можно замещать элементы образовательного процесса, использовать новые возможности, которых появилось достаточно много, на этапе приемной кампании, при организации вступительных испытаний, в программах подготовки к поступлению в университет. Но нельзя сказать, что это снимет диспропорциональность между столичным и региональным вузом, а в некоторых случаях может ее даже усилить, поскольку ребенку с периферии сложно оценить условия обучения. Предположим, он поступил в ведущий московский университет, приехал в столицу и столкнулся с трудностями — отсутствие места в общежитии или недостаточный уровень дохода семьи.

Влияние оказывают многие факторы, поэтому в ближайшее время не стоит ожидать принципиальных изменений в данной сфере. Мы будем больше рассматривать вузы не в разрезе региональный — столичный, а с точки зрения элитарного и массового образования. Сочетание дистанционной и офлайн-работы будет зависеть от того, ориентирован университет на элитарное или на массовое образование. Если мы поставим цель увеличить количество студентов, формы дистанционной работы в перспективе действительно заместят очное обучение. А если основной целью будет развитие элитарного или качественного образования, то формы будут сочетаться. Но полностью снять это противоречие не удастся.

— То есть сугубо виртуальный университет невозможен?

— Возможен, но он не заместит систему высшего образования. Я не знаю, что понимается под виртуальным университетом. Даже мировые практики в строгом смысле — это не фундаментальное высшее образование, о котором мы говорим. Несмотря на то что MIT открыл доступ ко всем своим онлайн-курсам, он обучает своих студентов в очной форме.