Энергопереход с технологическим суверенитетом

Материалы рубрики читайте также в телеграм-канале «Техносфера, подъем!»

Глобальные изменения климата вынуждают человечество искать пути решения возникающих в результате этих изменений проблем. Весь комплекс необходимых решений получил название «энергопереход». Мы встретились с доктором физико-математических наук, профессором, директором центра по энергопереходу Сколковского института науки и технологий Андреем Осипцовым, чтобы обсудить, с какими конкретными проблемами сталкивается Россия и каковы пути их преодоления.

Андрей Осипцов работал в Московском научно-исследовательском центре Schlumberger. В 2018 году основал совместную с «Газпромнефть-НТЦ» лабораторию по моделированию многофазных систем в нефтегазовой отрасли, которая занимается развитием математических моделей и новых технологий по всему жизненному циклу скважины. В 2021 году возглавил проектный центр по энергопереходу, который фокусируется на трех направлениях: программы дополнительного профессионального образования, технологический консалтинг и проекты НИР по развитию новых технологий декарбонизации: улавливание, полезное использование и хранение углерода (CCUS), экологичные нефтесервисные технологии, новые материалы для энергоперехода, альтернативная энергетика (ВИЭ, водородные технологии) и оценка ESG (экологическое, социальное и корпоративное управление) рисков в экономике.

— Что такое энергопереход? Почему в нем возникла необходимость? И почему он четвертый?

— Давайте начнем с определения. Энергопереход — это постепенная смена энергетических укладов. Когда мы говорим о четвертом энергопереходе, мы имеем в виду, что уже произошел переход от сжигания дров на уголь, от угля к нефти и от нефти к газу. Это, соответственно, были первый, второй и третий энергопереходы. А сейчас происходит четвертый, который состоит в постепенном отказе от углеводородов в пользу возобновляемых источников энергии и водорода как  низкоуглеродного способа хранения энергии.

Здесь надо сделать несколько замечаний. Это первый именно вынужденный энергетический переход, все остальные были движимы соображениями повышения эффективности использования энергии, ее удешевления и повышения энергоемкости единицы массы энергоносителя. А этот энергопереход обусловлен глобальным климатическим кризисом. Человечество столкнулось с изменениями климата, которые происходят из-за парникового эффекта: постепенного, неуклонного повышения средней температуры атмосферы вблизи земной поверхности вследствие накопления парниковых газов. К парниковым газам относят водяной пар, двуокись углерода (СО₂), метан, оксид азота. Увеличение концентрации двуокиси углерода и метана в атмосфере за счет деятельности человека по сжиганию углеводородов за период с начала индустриальной революции в середине девятнадцатого века принято называть антропогенным фактором глобального потепления.

Установка по улавливанию СО2 из дымовых газов угольной ТЭЦ, проект Petra Nova, U.S.

US DOE

Основной риск, который несет повышение температуры, не само потепление (оно относительно небольшое, от одного до полутора градусов Цельсия), а повышение частоты и тяжести последствий катастрофических климатических явлений, таких как ураганы, ливни, наводнения, волны жары, волны засухи и так далее. То есть мы можем говорить, что сложная климатическая система, включающая сушу, океан, криосферу и атмосферу, которая до сих пор находилась в условном состоянии равновесия, вследствие парникового эффекта и повышения средней температуры выходит из состояния равновесия. В результате повышается частота и тяжесть климатических катастроф. Соответственно, энергетический переход — это предлагаемое решение проблемы глобального климатического кризиса.

— Но ведь есть масса возражений от людей, которые говорят, что все рассказы об изменениях климата — это преувеличение, что это акцент на каких-то случайных событиях. Что бы вы ответили этим людям?

— Прежде чем ответить на этот вопрос, вкратце обрисую свой путь в этой области. По образованию я специалист по механике многофазных сред. Окончил кафедру гидромеханики мехмата МГУ, там же защитил кандидатскую диссертацию. Затем более десяти лет работал в научном центре ведущей международной нефтесервисной корпорации Schlumberger над развитием нефтесервисных технологий. Затем я перешел в Сколтех, защитил докторскую диссертацию по моделям механики многофазных сред для технологии гидроразрыва пласта (ГРП), создал совместную лабораторию с ПАО «Газпром нефть» и несколько лет назад занялся созданием в Сколтехе проектного центра по развитию технологий энергоперехода. Свой путь от климатоскептика до, так сказать, адепта энергоперехода я прошел через чтение специализированной научной литературы и углубленные беседы и семинары с климатологами.

Надо отметить, что советская физическая климатология зародилась в шестидесятых годах прошлого века, ей как науке уже более пятидесяти лет. Следовательно, не приходится говорить о какой-то политической ангажированности климатологии, потому что эта наука уже пережила смену политических укладов, уже Советский Союз прекратил свое существование, уже зародился новый политический строй, а эта наука продолжает развиваться. Еще выдающийся советский климатолог Михаил Иванович Будыко, один из основателей российской физической климатологии, в своей книге «Изменения климата» 1974 года писал, что углекислый газ и водяной пар поглощают длинноволновое радиационное излучение в атмосфере и создают парниковый эффект, а следовательно, увеличение концентрации СО₂ может приводить к изменениям климата, причем впервые на это было указано еще в работе Джона Тиндаля 1861 года, то есть этой научной концепции уже полтора века, и за эти годы она не была опровергнута, а была только подкреплена новыми данными.

Второе, что нужно сказать: в целом сложность публичной дискуссии об энергопереходе состоит в том, что научные предпосылки этой теории глобальным научным сообществом считаются верными, и это подтверждается регулярными оценочными докладами Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК, или IPCC), но многие выводы из утверждения об антропогенном характере изменения климата имеют политическую окраску, свою в пределах той или иной суверенной территории.

Важно также отметить, что один из расхожих тезисов критиков этой теории состоит в том, что климат менялся и ранее, в течение всей истории Земли, и менялся он без участия человека. Но учеными восстановлено движение температуры в атмосфере Земли, около земной поверхности, и поэтому мы можем говорить о наличии палеоклиматических данных, достаточно достоверных, на масштабе последних десяти тысяч лет. Так вот, оказывается, что эта температура сначала нарастала, в период от десяти тысяч лет до нашей эры до пяти тысяч лет до нашей эры, а потом падала, и мы на самом деле все последние века находились в тренде нисходящей температуры (Малый ледниковый период). Но последние сто пятьдесят лет, во время индустриализации, когда выросли темпы сжигания ископаемого топлива и существенно увеличились выбросы парниковых газов в атмосферу, температура в приповерхностной зоне атмосферы Земли стала резко нарастать.

Особенность нынешнего климатического кризиса — его беспрецедентные темпы, то есть скорость нарастания температуры на очень малом масштабе времени. Да, температура и раньше менялась на такую же величину. Но это происходило на масштабе пяти тысяч лет. Популяция человека в те времена была гораздо меньше: пять тысяч лет назад человечество насчитывало всего несколько миллионов. Популяция успевала адаптироваться к этим медленным изменениям климата и могла просто найти нишу для комфортного существования.

Сейчас особенность в том, что наша популяция находится на максимуме за всю историю своего существования. При нынешних темпах изменения климата человечество просто не успеет к ним адаптироваться, а определенные регионы, например Индия, Юго-Восточная Азия, подвержены катастрофическим изменениям — возможно, неприемлемым для людей, которые там живут. В этом основная суть.

Поэтому короткие, тезисные ответы климатоскептикам состоят в следующем. Климатология в России насчитывает десятки лет. Нельзя говорить, что она политически ангажирована или строится в угоду, например, западным трендам, потому что зародилась она в СССР. Есть климатические модели, которые можно использовать с включенным антропогенным фактором и с выключенным, которые позволяют подтвердить, что, если мы включаем антропогенные выбросы, температура нарастает. И мне кажется крайне опасным для публичного дискурса пытаться отрицать научную основу теории антропогенного характера глобальных климатических изменений.

При этом необходимо отдавать себе отчет в том, что предлагаемые пути выхода из глобального климатического кризиса имеют политическую окраску. И в этом смысле не будет преувеличением сказать, что то, как зеленая повестка, энергопереход предлагаются странами Запада всему остальному миру, носит скрытый санкционный механизм ограничения доступа развивающихся стран, стран третьего мира к новым технологиям.

— Каковы тогда, на ваш взгляд, пути справедливого осуществления энергоперехода и в чем его проблемы в мировом масштабе?

— Общий тренд состоит в том, чтобы развивать технологии генерации электроэнергии из возобновляемых источников, к которым относится солнечная энергетика, ветровая энергетика и гидроэлектростанции. Но сложность состоит в следующем: возобновляемые источники энергии при текущем уровне развития технологий заведомо дороже, чем углеводородные. Более того, разные страны находятся в разных точках на своей траектории индустриализации. Страны первого мира индустриализацию уже прошли, поэтому, когда идет речь о парниковом эффекте, страны третьего мира часто говорят Великобритании, США и другим развитым странам: это ваши выбросы висят в атмосфере и создают парниковый эффект. Китай сейчас их быстро догоняет, конечно, но тем не менее изначально именно выбросы развитых стран внесли существенный вклад в парниковый эффект, а теперь эти страны фактически предлагают меры по консервации технологического развития стран третьего мира, предлагают им остановить индустриализацию и быстро перейти к заведомо более дорогим возобновляемым источникам энергии.

Открытие скважины Р-62 в поселке Нефтеюганск. Рабочие нефтяники на фоне фонтана нефти. 1961 год

КУ «Государственный архив Югры»

Китай, можно сказать, пропустил третий энергопереход и пытается совершить большой скачок из угля сразу к ВИЭ. Но при этом он объявляет, что до 2035 года будет продолжать наращивать потребление угля, чтобы опережающими темпами выплавлять металл для лопастей ветроэнергетических установок. И только с 2035 года пойдет на ограничение потребления угля, когда его мощности по возобновляемой энергетике будут достаточны для обеспечения страны энергией.

Вот почему сейчас основное направление реализации энергоперехода — это последовательное удешевление ВИЭ, которое сделает использование углеводородов ненужным. И в этом смысле будущее нефти — это нефтехимия, а не сжигание нефтепродуктов.

— А нет ли сейчас методов нефтегазоиспользования в энергетической сфере, которые как-то уменьшали бы выбросы?

— Сейчас наиболее приоритетный и наиболее простой в реализации подход — это технология улавливания СО₂ из дымовых газов и захоронение в геологических пластах, без вмешательства в технологический цикл предприятий. При этом уловленный из дымовых газов, очищенный и сжиженный СО₂ закачивается в пласты для долгосрочного хранения. Эта тема как раз очень близка нефтегазовым компаниям, потому что они очень хорошо знают геологию пластов, и могут локализовать целевые пласты для хранения СО₂. Как правило, это водоносные слои глубокого залегания или истощенные газовые пласты.

Здесь мы переходим уже к роли России в ситуации выпадающей валютной выручки при отказе западных стран от покупки российских углеводородов. Мы могли бы за валюту размещать их СО₂ у себя для долгосрочного хранения. Конечно, при этом очень важно оценить геомеханические риски утечки СО₂ в атмосферу.

Но если мы говорим о мерах по снижению углеродного следа продукции, которая производится с прямым сжиганием углеводородов, то еще я бы отметил необходимость повышения энергоэффективности процессов использования углеводородов. А у нас в стране есть большие резервы по оптимизации этих процессов, в части повышения энергоэффективности — от больших предприятий до многоквартирных домов.

А еще одна мера повышения энергоэффективности — это декарбонизация транспорта через переход на газомоторное топливо.

Подводя итог, можно сказать, что для России энергопереход будет состоять в постепенном снижении доли нефти и повышении доли газа в энергобалансе, а постепенность и плавность энергоперехода для нас должна состоять в первую очередь в том, чтобы окончательно отказаться от использования угля и максимально перейти к использованию нефти в нефтехимии. А если уж и сжигать где-то углеводороды, то пусть это будет только газ, причем в оптимальном исполнении: газотурбинные установки на метан-водородном топливе для электрогенерации. Сейчас это одно из самых перспективных технологических направлений, которое, опять-таки, очень хорошо развивается на Западе и в Японии. Siemens, GE и Mitsubishi Heavy Industries уже имеют прототипы газотурбинных установок, работающих на метан-водородной смеси, которые позволяют снизить углеводородный след электрогенерации.

В России такой проект в 2020‒2021 годах был запущен компанией «Силовые машины». Они открыли специализированное КБ в Самаре в сотрудничестве с Самарским политехническим университетом и сделали прототип горелки на чистом водороде. Сейчас эта работа несколько деприоритизирована, но мое личное убеждение, основанное на анализе западной и японской литературы, что это максимально перспективное направление именно для нас, с учетом наработанных у нас в прошлом компетенций. У нас есть свои турбины, и у нас есть своя сильнейшая школа по Computational Fluid Dynamics (CFD) — вычислительной гидродинамике, которая позволит оптимизировать горелку для сжигания, чтобы, условно, к 2030 году мы могли бы выйти на мировой рынок, в первую очередь в странах БРИКС+, со своей турбиной, со своей газотурбиной установкой.

Я думаю, что этот плавный переход может занять до ста лет, и все это время газ все еще будет играть очень важную роль. Но при этом будет колоссальный спрос на применение технологий низкоуглеродной электрогенерации на газе.

— Из того, что вы сказали, можно сделать вывод, что, видимо, нет единой дорожной карты энергоперехода, которая была бы одинаково применима для любой страны?

— Это так. Но надо отметить, что коллективный Запад — США плюс Евросоюз, плюс Великобритания — имеют тенденцию навязывать свой взгляд на то, как этот переход должен развиваться. Они, например, постулируют, что допустимы только возобновляемые источники энергии, что к зеленой энергетике относятся только ВИЭ. Они дискриминируют атомную электрогенерацию, называя ее заведомо грязной, опасной и недопустимой. И для нас это несправедливо. А если говорить о водороде, то приемлемым называется только так называемый зеленый водород. Есть цветовая классификация водорода по его источнику. Черный водород — из угля, серый — из метана путем паровой конверсии. Голубой — это паровая конверсия метана плюс CCS, то есть улавливание и захоронение СО₂. Бирюзовый водород как результат пиролиза метана с выделением чистого углерода. Потом желтый, или, в других классификациях, розовый — это водород, получаемый электролизом из воды с помощью атомной энергетики. И зеленый водород — это электролиз из воды с помощью электричества из возобновляемого источника. Самый дорогой.

Так вот, постулируется, что допустим только зеленый водород. И дискуссия ведется вокруг того, допустим ли голубой водород, который мог бы быть нашим основным экспортным энергоносителем. В частности, планировалось по одной из веток «Северного потока» экспортировать водород в смеси с метаном, в тех долях, чтобы не было охрупчивания металла трубы. А по другой трубе можно было бы принимать СО₂ для захоронения в геологических пластах. Если Евросоюз хочет контролировать углеродный след конверсии метана в водород, то на выходе с «Северного потока», прямо в Германии, можно было бы построить фабрику по паровой конверсии метана в водород, вместе с улавливанием СО₂, который можно отправлять в Россию. Пока же понимание энергоперехода Западом заведомо Россию и другие страны дискриминирует. Особенно в части атомной энергетики.

Мы как страна, в лице наших ведущих энергетических компаний, Минэнерго, ключевых аналитических центров (таких как Российское энергетическое агентство) и ведущих вузов, включая Сколтех, твердо стоим на позиции технологической нейтральности, которая состоит в том, что мы не дискриминируем источники энергии просто по типу генерации. Мы предлагаем оценивать их объективно по углеродному следу в расчете на киловатт-час электроэнергии. И оказывается, что если расположить в таблице все самые распространенные источники электроэнергии, то атомная энергетика будет на первом месте с самым низким углеродным следом на киловатт-час, и она должна быть признана зеленой.

— Так что же должна делать Россия?

— С нашей точки зрения, нашими ключевыми приоритетами будут газ и атом. Газ как энергоноситель и как сырье для производства водорода. Одновременно, конечно же, нужно развивать собственные мощности по возобновляемой энергетике. Это непросто и небыстро. Но у нас есть возможность, например, создать свою ветроэнергетическую установку, полностью локализованную.

Почему еще невозможен одномоментный переход на ВИЭ? Потому что и ветровая энергетика, и солнечная энергетика весьма нестабильны по уровню генерации. Энергосистема должна быть адаптирована под новые источники, у нее должны быть предусмотрены меры по накоплению энергии в случае переизбытка генерации и по отдаче этой энергии в сеть при пиковом спросе. Эту роль будут играть водород и электрохимические системы хранения энергии (аккумуляторы). Штаты уже в этом продвинулись, у них в этой системе как раз водород служит для сглаживания пиков и спадов возобновляемой, нестабильной генерации.

У нас эти технологии пока находятся на стадии пилотных проектов в масштабе отдельного района (например, СберСити). И это одно из серьезных препятствий на пути внедрения возобновляемой энергетики в больших долях в России. До двадцати процентов можно поднять, а выше — нет, потому что сети не готовы. И это, кстати, тоже короткий ответ всем радикальным экологическим экстремистам на вопрос, почему вы не бросите углеводороды и не застроите все ветряками и солнечными панелями. В том числе и поэтому.

— Недавно вышла статья директора Института проблем нефти и газа РАН Эрнеста Закирова с коллегами «Методы добычи нефти и газа — нарастающий источник экологических катастроф», посвященная экологическим угрозам, которые представляют сами по себе современные методы добычи нефти и газа. В ней утверждается, что они уже сейчас становятся угрозой для климата, для состояния атмосферы. Особенно заброшенные месторождения, которые постоянно генерируют газ и какие-то другие вещества, поступающие в атмосферу…

— Я с большим интересом изучил эту статью, и, мне кажется, она выполняет в целом правильную миссию по привлечению внимания к проблемам экологии. Но в то же время содержит ряд радикальных оценок, и не со всеми из них я готов согласиться. В частности, в силу больших экологических рисков авторы этой статьи предлагают полностью отказаться от добычи нефти и газа на арктическом шельфе. Хотя, на мой взгляд, основную угрозу представляют не единичные скважины на шельфе, которые в силу своей уникальности обеспечены высокими технологиями и заведомо обслуживаются по завышенным экологическим стандартам, а массовая добыча на обычных, рядовых скважинах, которые находятся вне поля зрения экологов и на них возможна деградация экологических стандартов.

Приведу конкретный пример. Для меня было большим открытием узнать о проблеме не просто даже с утечками метана на заброшенных, законсервированных скважинах, а с тем, что все эти скважины были пробурены, использовались для добычи, а потом законсервированы еще в доцифровую эпоху. В США минэнерго инициировало проект CATALOG по поиску, локализации, картированию своих заброшенных скважин. И оказалось, что в пилотном проекте в четырех штатах они нашли около полумиллиона таких скважин, 440 тысяч. Поразительная цифра. Это превышает фонд активных скважин в России на порядок (если не на два).

Угроза, исходящая от этих заброшенных скважин, состоит в том, что плохо законсервированная скважина служит малым источником метана, поступающего в атмосферу, который невидим со спутника, но при этом интегрально, когда этих скважин много, и на большом масштабе времени они дают существенный вклад в загрязнение атмосферы.

Заброшенные скважины, Саратовская обл.

Wikimapia

В чем эта угроза особенная? В том, что она не публичная, об этом мало говорят. Она никак не влияет на наши планы. Поэтому она не находится в центре публичного общественного и экологического дискурса. Она не влияет ни на распределение ресурсов, ни на планы будущего. Но наша социальная ответственность состоит в том, чтобы обратить на эту проблему внимание и предложить для нее технологическое решение. В США консорциум национальных лабораторий в системе минэнерго инициировал технологический проект по поиску наилучшей технологии для локализации таких скважин, каждая из которых служит небольшим источником метана. Это комбинация измерений, интерпретация этих измерений на фоне наложенного потока в приземном слое.

Мне кажется, что это как раз здоровый пример решения экологических проблем, лишенный алармизма, лишенный какой-то избыточной эмоциональности, но ему сопутствует рациональная оценка масштаба угрозы. Локальная угроза мала, но в том количестве, в котором эти скважины представлены, они интегрально создают действительно существенный вклад в выброс парниковых газов. Соответственно, все эти скважины будут картированы, найдены и загерметизированы. Именно так следует подходить к истощенным, законсервированным месторождениям.

В статье, о которой мы говорим, обсуждается также проблема бурения на шельфе и в Арктике, и в этом случае действительно есть реальная угроза, что при бурении на морском дне можно допустить утечку нефти. А может произойти то, что произошло на Deepwater Horizon — нефтяной буровой платформе сверхглубоководного бурения в Мексиканском заливе и что подробно описано в статье, которую мы обсуждаем. Там добурились до пласта высокого давления, содержащего газ. Газ неожиданно вышел на поверхность, там возникло воспламенение, взрыв, повлекший за собой человеческие жертвы и пожар. И сопутствующие этому утечки углеводородов. Важно подчеркнуть, что это было именно неожиданное столкновение с пластом аномально высокого давления, содержащим газ. То есть это была катастрофа по недосмотру, халатности.

Но что здесь важно сказать? Во-первых, это не означает, что добывать нефть на шельфе не нужно. А в этой статье именно такой радикальный вывод сделан: надо отказаться от бурения на шельфе в принципе. С этим я позволю себе не согласиться, и вот почему. Я ознакомился с доктриной министерства обороны США в отношении Арктики. Это публичный документ, вышел 22 июля 2024 года. О чем они говорят? Они говорят, что осознают: 80 процентов российской добычи в северных территориях относятся именно к Арктике и в целом российское присутствие в Арктике — это угроза Соединенным Штатам и так далее и так далее.

То есть тот факт, что Россия присутствует в Арктике и занимается разведкой и добычей углеводородов, воспринимается нашим геополитическим оппонентом как то, что «РФ может угрожать способности Соединенных Штатов проецировать свою мощь как на Европу, так и на Индо-Тихоокеанский регион». А значит, Штаты примут все возможные меры для сдерживания этих угроз. Следовательно, нам как минимум нужно подумать о том, как сохранить свое присутствие в Арктике. Сейчас при участии Сколтеха готовится большая межвузовская исследовательская программа по Арктике, надеюсь, ее реализация будет способствовать укреплению российских позиций в этом регионе.

Экологические ограничения не должны влиять на то, чтó мы делаем. Они должны влиять на то, как именно мы это делаем. С этим, мне кажется, все согласятся. Но поддаться манипуляции политизированного публичного общественного дискурса насчет того, что добыча в арктических условиях на шельфе вредна и должна быть остановлена, значит прийти к тому, что добычей в Арктике будем заниматься не мы, а солдаты НАТО, как говорится. И вот этого допустить нельзя ни в коем случае. Как раз адекватный ответ должен быть таким: нет, мы не опускаем руки, а наоборот, развиваем отечественные технологии автономного роботизированного бурения и наши возможности по ликвидации аварий. И наша наука на стыке физики, химии и гидродинамики уже предложила массу решений возникающих проблем. Мы можем все это тиражировать и воспроизводить у себя, как бы ни препятствовали нам санкции. И мы здесь стоим на позиции максимального увеличения доступа развивающихся стран к новейшим технологиям для всеобщего блага.

Разные кривые показывают предсказания различных моделей с указанием авторов и года публикации

D. Kaufman et al. (2020). Holocene global mean surface temperature, a multi-method reconstruction approach. Scientific data, 7 (1), 201

А я бы перенес энергию экологов с попытки запретить делать что-то конкретное в Арктике на то, чтобы максимально широко распространить меры нулевой толерантности к авариям, утечкам, загрязнению окружающей среды. Надо добиваться повышения стандартов в целом, а не настаивать на запрете чего-то конкретного, частного. Это, мне кажется, был бы правильный перенос фокуса внимания, и это по-настоящему большая и тяжелая работа.

Мне бы хотелось предложить тем людям, от которых зависит принятие решений, поддержать приоритет долгосрочного импортозамещения. У нас есть некоторые ключевые достижения, которые уже показали свою конкурентоспособность на мировом уровне. Это производство наукоемкого российского ПО в нефтегазовой отрасли. Но требуется, как мне кажется, дополнительная политическая воля для того, чтобы эти частные решения были оформлены в виде платформ. Одна компания не всегда может это сделать, и зачастую проще это реализовать на уровне консорциумов и при участии государства. Активность по развитию ПО должна быть подкреплена еще и развитием оборудования.

Силами Московского института теплотехники (дочернее предприятие «Роскосмоса» по производству мобильных грунтовых комплексов) у нас появился российский флот ГРП — комплекс машин, необходимых для проведения работ по гидроразрыву пласта. Это же предстоит сделать и в части бурения горизонтальных скважин, и в части насосных установок для перекачки СО₂, и в части технологии улавливания СО₂ из дымовых газов. Эта работа ведется, но она требует серьезной государственной поддержки. Все, что касается декарбонизации, на данный момент имеет недостаточную экономическую рентабельность.

И бизнес замер в ожидании дополнительных мер по его поддержке. Помимо налога на выбросы можно рассмотреть налоговый вычет за улавливание и захоронение СО₂ из дымовых газов предприятия для снижения углеродного следа продукции, по аналогии с подобной мерой в США (45Q Tax Credit for Carbon Sequestration). Развитие отечественных технологий декарбонизации и возобновляемой энергетики (малые модульные атомные реакторы, голубой и бирюзовый водород, улавливание и захоронение СО₂ — CCUS, ГТУ на метан-водороде, локализованная ВЭУ) вместе с внедрением мер господдержки (налог на выбросы, биржа углеродных кредитов, налоговый вычет за захоронение СО₂) позволит нашей стране выйти из нынешнего сложного периода более технологически оснащенной и конкурентоспособной.