Осторожный, но настойчивый дракон

В последнее время в центр внимания мировой политики попала китайская стратегия «Сделано в Китае 2025» (Made in China 2025, MIC2025), которая предусматривает ускоренное развитие китайской промышленности — от производства чипов до выпуска беспилотных автомобилей.

Стратегия была принята в 2015 году, и администрация Барака Обамы отнеслась к ней с большой настороженностью, предприняв против Китая ряд активных мер, но действуя в рамках международных институтов. Например, она поддержала 14 мер ВТО, направленных против нарушения Китаем правил организации. Многие из этих нарушений, по мнению американцев, освящались этой стратегией.

Но администрация Дональда Трампа, следуя присущему новому президенту стилю политического поведения, уже отказывается вообще признавать Китай «рыночной экономикой» по критериям ВТО. А в стратегии MIC2025 она увидела угрозу, что иностранные, в первую очередь американские, технологии будут использованы на благо Китая. И, чтобы повлиять на эти планы, объявила о повышении тарифов на китайские товары на 60 млрд долларов.

Влиятельная общественная организация — Совет по международным отношения США (Council on Foreign Relations, CFR) — признала стратегию MIC2025 «угрозой технологическому превосходству Америки». Как сказал один из видных американских экспертов, «Трамп дает китайцам четкий сигнал: время, когда они воровали или вымогали технологии, закончилось. Время, когда Китай собирал дань с Америки, закончилось насовсем».

Мы встретились с руководителем Центра азиатско-тихоокеанских исследований Института мировой экономики и международных отношений, заместителем директора института по научной работе, академиком РАН Василием Михеевым, чтобы обсудить перспективы развития Китая, отношений Китая, США и России в свете этой стратегии, а также другие аспекты экономической политики КНР.

— Какие цели ставило китайское руководство, разрабатывая программу Made in China 2025? Чего оно хочет добиться?

— Made-in-China-2025 — это лишь первый этап общей программы развития китайской промышленности и экономики. Ее задача — добиться повышения инновационного уровня китайской промышленности. Потом будет второй этап — 2030, задача которого превратить Китай в мировую инновационную державу среднего уровня. А несколько лет назад они приняли программу, чтобы к 2050 году сделать Китай ведущей в мире инновационной державой мира — 70 процентов продукции китайской промышленности должны работать в суперинновационных областях. Но все поэтапно. Хотя уже сейчас вы видите роботы, скоростные поезда, современную электронику.

В программе-2025 сформулированы цели развития и обозначены источники их финансирования. Обещана политическая поддержка и государственной, и частной промышленности.

Программа намечает прорыв в основных отраслях промышленности: новое поколение IT, коммуникационное оборудование, особо точные станки с ЧПУ, роботы, аэрокосмическое оборудование, новые материалы и многое другое. В общем, речь идет обо всем спектре инновационного производства. При этом большое внимание уделяется экологии.

Что касается государственной поддержки, то речь идет об интернализации производства, об институциональной и финансовой поддержке, о государственно-частном партнерстве, об особой налоговой политике. И конечно, предполагаются меры по развитию системы выращивания талантов. То есть, по сути дела, эта программа подошла бы любой стране. Другое дело, как они ее будут использовать.

И главное для них не придумать программу, а ее реализовать. Для этого у них при Госсовете создан специальный орган, который будет следить за выполнением программы.

— А что значит страна среднего уровня?

— Они это не говорят, но средний уровень, это значит не США и не Япония. Это средняя Европа, видимо. А к 2050 году уже достичь уровня самых развитых стран.

— Какие основные направления предусмотрены программой?

— Их очень много, они довольно конкретно прописывают различные направления инновационной деятельности. Но что тут важно? Во-первых, акцент на сотрудничество с миром. На интеграционное взаимодействие с ведущими мировыми экономиками. Хотя они ставят цель стать сначала средней, а потом главной страной мира, их программа не направлена против кого-то непосредственно. Другое дело, что она в том числе подразумевает вынос китайского инновационного производства за рубеж посредством слияния и поглощения, создание за рубежом китайских предприятий. Но уже сейчас экспорт китайского капитала и китайских иностранных инвестиций сравнялся с импортом капитала в Китай и иностранных инвестиций в Китае.

И еще одно важное направление программы — продвижение по миру китайских брендов. Они еще несколько лет назад поняли, что без своих брендов трудно конкурировать с мировыми лидерами — США, Европой, Японией. Сейчас уже, наверное, многие знают бренд Huawei или Xiaomi. И таких брендов становится все больше и больше.

— Почему, на ваш взгляд, эта программа вызвала такой резкий, даже панический отклик в мире, особенно в США?

— Я не думаю, что это паника.

— Но ведь Трамп именно на нее отреагировал, повышая таможенные сборы на китайские товары?

— Это в рамках дипломатии Трампа — на мой взгляд, совершенно новой дипломатии, которая использует санкции как своеобразный дипломатический прием, — но это в последнюю очередь, а в первую — это тарифное давление. Трампу надо показать своему избирателю и тем, кто его спонсировал, что он защищает американского производителя. В частности, от Китая. И в рамках этой новой политики Трамп использует тарифное давление на Китай. Китаем многие недовольны: Китай покупает американские предприятия, ворует, как считают в Штатах, технологии, лезет в технологии двойного назначения и так далее. Отчасти это так, но, с другой стороны, китайский капитал в Штатах рабочие места тоже создает. Китайцы приводили эти данные.

Конечно, эта политика проистекает в том числе от раздражения китайскими программами с их замахом на мировое лидерство. Это толкуется как стремление захватить весь мир.

Но, кстати, эта программа предусматривает, например, очень жесткую защиту прав интеллектуальной собственности, в несоблюдении которых американцы упрекают Китай в первую очередь. По сути, этой программой китайцы как бы конструктивно отвечают на претензии США, признавая: да, у нас еще не все хорошо, но мы работаем над своими недостатками. То есть их реакция на американское давление двоякая: они противопоставляют тарифным санкциям свои тарифные ограничения, но одновременно говорят: давайте мы будем больше у вас закупать. Мы вашу сельхозпродукцию купим, мы откроем Китай брендам дочки Трампа. В Китае уже более семидесяти ее брендов работает.

А почему США осуществляют свои меры в такой резкой форме? Потому что Трамп использует их как один из элементов давления на Китай. Хотя никакой угрозы для США в ближайшие годы даже по этой программе Китай не представляет.

— Китайские программы, на ваш взгляд, направлены на изоляцию или на экспансию?

— Изоляция — однозначно нет, ставка делается на интеграцию. Почему сейчас Китай претендует на роль лидера глобализации, борьбы с протекционизмом? Потому что он собирается эту программу реализовывать через углубление инновационной технологической интеграции с ведущими странами. Экспансия — да, безусловно. Экспансия в плане выхода китайских брендов, китайской продукции на мировой рынок, но при взаимодействии, при интеграции. Потому что Китаю пока еще больше нужны иностранные технологии, чем его иностранным партнерам-конкурентам нужны китайские технологии. Поэтому китайцы, естественно, заинтересованы в сотрудничестве, чтобы через него получать эти технологии.

— Некоторые эксперты высказывают такое мнение: Европа боится, что Китай все товарные потоки комплектующих, которые он сейчас поставляет в Европу, замкнет на себя, потому что будет развивать собственную промышленность. Поэтому ему не нужен будет такой величины экспорт. А европейская промышленность от него очень сильно зависит.

— Конечно, они будут свою промышленность развивать. Но я уверен, что в рамках все той же интеграции. Иначе они не станут мировым лидером. Так же как будет нарастать экспорт китайского капитала с целью приобретения производственных мощностей в развитых странах и, тем самым, получения доступа к их ноу-хау.

— Вы уже сказали, что они обещают бороться с хищением интеллектуальной собственности, но тем не менее многие высказывают подозрения, что эта программа нацеливает китайскую промышленность на еще большее ее хищение. Они и так, мол, этим занимаются, а тут совсем потеряют границы, чтобы выполнить программу.

— Я уже неоднократно отвечал на этот вопрос. У меня даже сложился стереотип ответа: то, что хорошо охраняют, украсть нельзя. Поэтому охраняйте лучше.

Но с интеллектуальной собственностью не все так просто. Тут есть много аспектов. В 1990-е годы в Южной Корее этот вопрос очень активно обсуждался. Если речь идет о промышленном шпионаже на государственном уровне, то в условиях частной экономики возникает вопрос, кому ее передать. У вас несколько корпораций, вы что, тендер на нее объявите? Мы  подсмотрели технологию — объявляем тендер?

В Китае тоже уже нет той старой системы государственной военной промышленности, как у нас. У них она вся выпускает продукцию двойного назначения, хотя пока остается государственной. Пока они еще, возможно, могут какому-то из государственных предприятий дать приоритет, но по мере развития процесса приватизации госпредприятий — а это одна из их экономических стратегий — вопрос, а кому давать то, что украли, тоже возникает. Конечно, в отношении чисто военных технологий ситуация проще. Здесь понятнее, что делать с украденным.

Другое дело шпионаж на корпоративном уровне. Это возможно. Но, насколько я понимаю, он везде существует. Их корпорациям нужны более совершенные технологии, чтобы дать толчок производству своих собственных технологий. Естественно, если им их не дают, они пытаются как-то их все равно получить.

Но китайское руководство неоднократно подчеркивало, что готово бороться и с этим явлением.

— В США последнее время возобновились обвинения в адрес Китая в том, что его экономика не рыночная. Насколько это соответствует действительности?

— Это более широкая проблема — что понимать под рыночной экономикой. Есть направление научной мысли, которое у нас одно время даже возобладало, которое считает нерыночным любое участие государства. На самом деле нерыночная экономика — это распределительная система, как было у нас при СССР. В Китае сейчас с распределительной системой покончено. Там распределяют деньги, а не товары. То есть в этом смысле вся китайская экономика рыночная. Но государство активно вмешивается в ее функционирование. Это действительно так. Государство поддерживает, государство направляет, однако трудно представить, что Китай без этого мог бы так вырасти.

Но роль государства в экономике Китая сильно преувеличена. Доля расходов консолидированного бюджета Китая к его ВВП значительно меньше, чем в США и тем более чем в Европе. В США, по-моему, 30. В Европе под 40. В Китае где-то 25. Но дело даже не в этом. Один из ведущих, на мой взгляд, специалистов по китайской экономике Николас Ларди недавно выпустил работу, где доказывает, что китайская экономика гораздо меньше управляется государством, чем собственными силами. В пользу этого, кроме данных о бюджете, говорят данные о доле мелкого и среднего бизнеса в экономике. В Китае на мелких и средних предприятиях работает 70 процентов занятых в промышленности. Это средний показатель по странам АТЭС. Только в Канаде за 90 процентов. А там, где в таком количестве работает малый бизнес, влияние государства ограничено. И Китай идет по пути дальнейшей приватизации экономики.

— Военную промышленность они тоже хотят приватизировать?

— У них нет ее как таковой сейчас. У них есть предприятия, которые занимаются военными заказами, производя одновременно гражданскую продукцию.

— То есть они произвели диверсификацию оборонки?

— Эта реформа была проведена больше пятнадцати лет назад. Каким же путем в Китае государство поддерживает бизнес? Например, это политика Шелкового пути, то есть фактически проект для продвижения инновационных товаров и технологий на мировые рынки. Конечно, такой проект может быть только государственным. И конечно, при реализации программы-2025 активно будут использоваться ресурсы Экспортно-импортного банка Китая. Да, поддержка осуществляется, но, насколько я понимаю, Китай в этом не уникален.

На Западе говорят, что у нас бизнес сам ищет деньги, а в Китае деньги дает государство. Но, во-первых, и в Китае бизнес уже сам начинает искать деньги. А во-вторых, это естественно, что когда слабая экономика прорывается на внешние рынки, то без направляющей и поддерживающей роли того, у кого есть деньги, то есть государства, не обойтись.

В Китае слабый рынок акций. Финансирование по-прежнему в первую очередь идет через банковские кредиты. А частные банки и в Китае не хотят рисковать, поддерживая стартапы и инновационные проекты. Поэтому государство вынуждено вмешиваться. И это естественно.

— А как в Китае сочетают плановые и рыночные методы?

— Планов в нашем советском виде в Китае нет давно. Пятилетние планы, которые они принимают, — это так называемое направляющее планирование. Скажем, они пишут, что прирост ВВП должен составить 6,7–6,8 процента, дают еще пару-тройку показателей. Из этого исходит бизнес при планировании своей деятельности, и происходит стимулирование госпредприятий. Но именно госпредприятия для них очень большая проблема в экономике. За счет этой программы-2025, то есть модернизации промышленности, они хотят отчасти и эту проблему госпредприятий решить, чтобы потом приватизировать.

Потому что как их приватизировать, если они интереса не представляют для инвестора? Требуется модернизация, инновации, выход за рубеж, тогда они для китайского инвестора будут представлять интерес.

«Сделано в Китае 2025» предусматривает ускоренное развитие китайской промышленности — от производства чипов до выпуска беспилотных автомобилей

Коллаж: Алексей Таранин

— В чем общее и особенное между тем, как развивались Япония, Южная Корея и Китай?

— Общая, фундаментальная черта — то, что государство во всех этих странах так или иначе стимулировало инновационное производство. В чем различие? Во-первых, в структуре экономики на начальном этапе развития. Когда Япония и особенно Южная Корея встали на этот путь, они были значительно больше ограничены в своих возможностях по сравнению с Китаем. У них не было и нет никаких природных ресурсов. Их надо было закупать. У Китая они есть. Сейчас они уже играют меньшую роль, сейчас Китай стал нетто-импортером нефти, но вначале был экспортером. Довольно долго, до 1990-х годов. У них есть еще и свои газ и уголь. У них огромное сельское хозяйство. Они могли это все использовать для подъема промышленности. Поэтому у них не было такой жесткой зависимости от внешних факторов. Но с другой стороны, Япония и Южная Корея — военно-политические союзники США. И те им открыли доступ к технологиям и к своему рынку. У Китая отношения с США сложнее. И партнерство, и соперничество. И конечно, сейчас другая технологическая эпоха. Если считать, что китайцы сейчас в начале того пути, который прошли Япония и Южная Корея, то мировой инновационный уровень сейчас значительно выше и сложнее.

И в Китае был большой внутренний рынок, который постоянно рос. Там произошел грандиозный потребительский бум. Например, до середины 2000-х они не могли иметь частные автомобили. А уже несколько лет, как продажи легковых автомобилей резко возросли. Сейчас они в год продают больше автомобилей, чем Штаты. Хотя пока еще парк автомобилей в Штатах больше. И сейчас в Китае внутреннее потребление дает больший вклад в прирост экономики, чем экспорт.

Кроме того, в Японии и Корее носителями инноваций были крупные частные корпорации, которые пользовались политической и финансовой поддержкой государства. А в Китае на первом этапе носителями инноваций были министерства. То есть отличия есть, конечно, но есть и стратегическое сходство.

— А чем Россия и Китай могут быть полезны друг другу при реализации своих программ развития?

— Когда китайцы хотят продемонстрировать свой интерес к стратегическому партнерству с Россией, они, конечно, говорят о российском интеллектуальном потенциале, который они хотят использовать. Наша доля в этих планах незначительная. Хотя мы можем занять на их грандиозном рынке свою нишу. Стать одним из ведущих партнеров — это неосуществимо. Потому что у них уже есть стратегические партнеры — США, Европа, Япония, Южная Корея. Конечно, мы можем быть полезны, но, как мне кажется, больше на уровне практической деятельности конкретных фирм и корпораций, чем на госуровне.

— В сентябре 2017 года Китай сделал серьезную заявку на резкое повышение роли юаня в международных расчетах. Было объявлено о начале подготовке к запуску фьючерсных контрактов на сырую нефть с ценообразованием и расчетами в юанях. Означает ли это, что Китай начал политику превращения юаня в одну из ведущих мировых валют?

— Действительно, Китай хочет повысить роль юаня. Но резко сделать это у него не получается. Пока уровень использования юаня в международных расчетах составляет порядка двух процентов. Но он был нулевой, так что это рост. Они дают связанные кредиты в юанях странам, заинтересованным в торговле с ними. Например, Белоруссии. Покупайте китайское. Те и покупают. Это один из механизмов.

Смысл использовать национальные валюты есть, когда взаимная торговля сильно растет и возникает много взаимозависимостей на уровне корпораций. Но пока в этом году происходит даже небольшое снижение — на десятые доли процента — доли юаня.

В общем, задачу повысить роль юаня Китай ставит через юаневые кредиты, через взаимные расчеты в юанях, через финансирование проектов за рубежом. У нового банка развития БРИКС большая доля капитала в юанях. Но целей фантастических и нереальных, чтобы юань стал главной валютой мира, Китай, по крайней мере, пока не ставит.

— Китай не собирается, как мы, потихоньку  сокращать портфель американских ценных бумаг?

— Не думаю. Ведь они не находятся под такой угрозой санкций, как мы. Между Китаем и Штатами, несмотря на все торговые войны, очень сильная взаимозависимость.

Кстати говоря, в этих войнах позиция Китая очень интересная. Они отвечают американцам. Но отвечают существенно меньше по тарифным ограничениям на экспорт и импорт. И они постоянно вбрасывают в американское сознание мысль, что готовы обсуждать торговые противоречия. Например, они готовы увеличивать импорт из США. Они объявили о фактически безлимитном импорте американской сельхозпродукции. Они понимают, что Трампу надо своим избирателям из сельхозрайонов кинуть кость, показать, что он действительно защищает их интересы. Они готовы открывать предприятия в США и создавать рабочие места. И ведь американцы сняли ограничения с корпорации ZTE, потому что она создает очень много рабочих мест в Штатах и уже начинает в технологическом плане сотрудничать с американскими корпорациями таким образом, что американским партнерам это становится интересно. Огромная экономическая, технологическая и торговая взаимозависимость между Китаем и США делает соглашение между ними неизбежным.

Но у этой проблемы есть политический аспект. Си Цзиньпин в прошлом году перед съездом компартии провел активнейшую саммитовую дипломатию: Си — Трамп, эйфория, дружба. А для Си съезд и последующая сессия Собрания народных представителей были очень важны. Он укрепил свою личную власть. Он стал лидером номер три после Мао и Дэна. Для этого ему нужно было много чего, в том числе хорошие отношения с США. Поэтому Си воспринял как пощечину атаку Трампа, которая началась после съезда и усилилась после сессии, где он сделал себя практически пожизненным председателем. Многие китайские интеллектуалы и политики неофициально говорят, что Си потерял лицо. И поэтому для него эта торговая война носит еще и личностный характер. Но, несмотря на это, экономические интересы, интересы экономической взаимозависимости толкают его не закрыться от США, а, отвечая, предлагать варианты.

Это я к тому, что тарифные ограничения, вводимые США, — это не санкции. Там есть предмет для переговоров. Поэтому у нас разное положение с Китаем. Санкции — это другое дело, они носят политический характер, а не торгово-экономический.

— Новый раунд американских санкций в отношении России, в частности предполагающих запрет на покупку резидентами США нового российского госдолга, актуализировал дискуссию о возможном сбросе КНР портфеля американских госбумаг в случае дальнейшего обострения торговой войны между Китаем и Америкой. Насколько вероятно такое развитие событий, и к каким последствиям оно может привести?

— Я не думаю, что будут какие-то резкие шаги со стороны Китая. Их логика будет не политическая: показать «кузькину мать» США, — а логика управления золотовалютными резервами, достижения их большей эффективности.

Я думаю, китайцы, конечно, будут показывать, что они могут кусаться, но они будут всячески делать ставку на то, чтобы смягчить противоречия, прекратить противостояние. И они не будут самостоятельно инициировать то, что в Штатах может быть воспринято, как их инициативный, что ли, укус.

— То есть отвечать будут, но не будут сами провоцировать американцев?

— Да. Отвечать, но даже не на равных. Просто будут показывать, что с ними нельзя так. Но китайцы понимают, что без глубокого инновационного сотрудничества с США — главным мировым интеллектуальным и инновационным лидером — невозможно реализовать их планы инновационного развития. Они не будут в полной мере исполнены. Для них программа-2025 делает США еще более важным стратегическим инновационным партнером. Поэтому я уверен, что Китай никаких резких движений делать не будет. Все будет в пределах экономической целесообразности. Им главное —пристроить с выгодой свои золотовалютные резервы. В том числе в США.

Те, кто ждет от Китая резких шагов, как мне кажется, исходят из неправильного понимания китайско-американских отношений. Китай и США не враги. Они конкуренты, это безусловно. Но они не враги. Потому что их экономическая взаимозависимость прочерчивает красные линии, за которые ухудшение политических отношений не пойдет.