Смирительная рубашка культуры

Наверное, многие из нас, особенно те, кто присутствует в социальных сетях, чувствует, насколько агрессивным становится общение. Мы смотрим телепередачи, в которых то вспыхивают агрессивные перебранки, то дело доходит до прямого рукоприкладства. Наконец, частые сообщения о неспровоцированных актах агрессии детей и подростков по отношению друг к другу и к учителям. Мы решили обсудить эту проблему с известным психологом, руководителем отдела медицинской психологии Научного центра психического здоровья Российской академии медицинских наук Сергеем Ениколоповым, автором многочисленных работ по различным аспектам агрессии как социального и патологического феномена.

Что такое агрессия

— Вы занимаетесь проблемами агрессии. Кажется, что в современном мире агрессия буквально разлита в воздухе. Как вы определяете, что это такое? Это болезнь?

— Кто-то подсчитал, что в мире двести определений агрессии. Хотя определения расходятся в деталях, основной блок четко сформулирован: агрессия — это некие действия, наносящие вред какому-либо объекту или субъекту. Дальше идет добавление, которое сейчас модно: не желающему подобного с собой обращения. Но есть и были авторы, которые считали агрессией любую форму активности. И это идет от древности, потому что современное понимание об агрессии как нанесении вреда появилась только после наполеоновских войн. А до этого агрессией называлась любая напористость, поэтому туда и дружелюбная, любовная напористость тоже входила.

Почему я с иронией отношусь к более современному, хотя, может, более строгому определению? Сложность проблемы заключается в том, что таким образом вылетает из анализа агрессии все, что связано, например, с садомазохизмом и с аутоагрессией — самоубийствами. То есть с желающими нанести вред себе.

Но очень важно в этих всех определениях, что агрессия — это мотивированное и целенаправленное поведение. Например, если неудачно автобус затормозил и мы потолкали друг друга, притом, может быть, даже с повреждениями, то это не агрессия. Агрессия — когда хотят нанести вред. Она, безусловно, не болезнь, но очень хороший индикатор неблагополучия. Как на индивидуальном уровне, так и на социальном. Когда что-то плохо, человек как минимум испытывает раздражение. Достаточно подъема температуры. Известны исследования, которые показали высокий уровень агрессии у человека на инициальных, начальных стадиях любого заболевания. Почему я и сказал: индикатор неблагополучия. Можете это даже на себе проанализировать. Как только простуда, высокая температура, вас раздражает всё — яркий свет, громкий разговор. Потом болезнь еще длится, даже нет улучшения, но происходит адаптация, и раздражение снижается.

Статистика проявления агрессии — показатель уровня неблагополучия в стране. Вот почему, когда всевозможные международные организации типа ВОЗ и прочих говорят о каком-то неблагополучии в стране, они в первую очередь пользуются статистикой убийств и самоубийств. Все остальное довольно субъективно.

— То есть проявление агрессии — это проявление неблагополучия?

— Не всякое проявление агрессии является проявлением неблагополучия. Кроме самоубийств.

Для меня же в первую очередь показатель неблагополучия — число корыстных убийств, которое является одной из форм проявления социальных проблем. Например, в Москве в конце шестидесятых было около девяти процентов корыстных убийств от общего их числа. Но Москва тогда жила социальным оптимизмом. Оптимизм в начале шестидесятых был, конечно, не от того, что, как вчера объявили, в восьмидесятом году будет коммунизм и все сразу стали кроткими. А от осознания в течение какого-то времени, что жизнь налаживается.

Сейчас принято все мерить в ВВП на душу населения. С одной стороны, это действительно показатель благополучия, но с другой стороны, скажем, в Мексике ВВП растет, а волосы дыбом встают, когда вы узнаете, сколько там убийств. А убийство — показатель того, что при всем при этом что-то не так в социальном устройстве.

При анализе поведения высокоагрессивного человека естественно возникает вопрос: а как он дошел до жизни такой? Это генетика или влияние среды? Но мы отлично понимаем, что генетически агрессия заложена почти у всех. Мы ведь из хищников по происхождению. Значит, проблема сложнее: почему одни проявляют это природное качество, а другие — нет? Есть такое понятие, как «экологическая модель насилия». Она заключается в том, что агрессия рассматривается как результат влияния четырех факторов — сам индивид, его ближайшее окружение, с которым он взаимодействует непосредственно, его комьюнити — община и вся социальная среда. Понять истоки агрессии, не учитывая эти четыре фактора, почти невозможно.

Даже грубое в историческом плане деление первобытных людей на собирателей и охотников сразу показывает, насколько разные ценностные структуры были у каждого из них и насколько разные модели поведения. Что говорит о влиянии социума даже в древнейшие времена.

Хочу отметить, что серьезно можно говорить об агрессивности, когда у человека сформировались представления о причинно-следственных связях между различными событиями. Вот почему до пяти-семи лет говорить серьезно о проявлении агрессии у ребенка нет смысла. Когда ребенок ударился о табуретку и пинает ее ногой, то это естественно. Табуретка, конечно, нехорошая. Есть авторы, которые называют поведение детей в этом возрасте протоагрессивностью. Она может развиться в одну сторону и в другую. Не надо ей уделять много внимания, это часть естественного процесса адаптации ребенка. Но когда у ребенка появляется понимание причинно-следственных связей и он отлично знает, что может вредить своими поступками, и сознательно вредит, то это уже действительно агрессия. В своем развитии дети вначале проходят этап развития прямой физической агрессии и постепенно, в процессе социализации, она перерастает больше в косвенную, то есть в сплетни, злые шутки, агрессивное остроумие. И в вербальную, когда человек больше ругается, чем кого-то бьет. В нашей культуре, к сожалению, вербальная агрессия идет параллельно с физической.

Юрий Пименов «Свадьба на завтрашней улице» 1962 год. Социальный оптимизм противостоит агрессии

artchive.ru

Корни агрессии

— Но сейчас в социальных сетях именно вербальная агрессия просто зашкаливает…

— Да, зашкаливает. Но все равно корни ее в биологическом. Как говорит модная сейчас эволюционная психология, это некая генетическая программа. А дальше роль играет то, как ребенка воспитывают-социализируют родители, и здесь одна из самых серьезных проблем почти всех стран — семейное насилие, которое формирует у ребенка модель агрессивного поведения. При этом не в феминистическом акценте на паре мужчина–женщина, а когда это как минимум треугольник или многогранник. Еще и дети. Потому что родители, которые бьют друг друга, с высокой вероятностью будут бить детей. И это очень грустно, потому что возникает некий цикл насилия: меня били, я вырос хорошим человеком, и я буду бить, наказывать ребенка. Большей части своего социального поведения дети обучаются по наблюдениям: за что поощряют, за что наказывают, где человек успешен, где неуспешен, — и могут это повторить. Сначала ребенок копирует внешние стороны поведения взрослых: сворачивает трубочку из бумажки и как бы закуривает, как взрослый. А потом уже внешние формы наполняются содержанием. То есть дело не только в супружеских отношениях, но и в отношении к детям.

У буллинга — форме насилия в школе — тоже корни в семье. Как только его начали исследовать, выяснилось, что во всем мире корни его в одном: к нему склонны дети, которых сильно наказывали дома. Но они плохо ловятся в школе, потому что знают, что на глазах у учителей и других взрослых вести себя надо правильно. А за углом можно продемонстрировать то, чему научился дома.

Но к родителям сейчас прибавились средства массовой информации. Мы часто смеемся над тем, как провинциальные дамы подражают какой-то кинозвезде, но это нормальное человеческое поведение. Они овладевают своим поведенческим репертуаром. Некоторые потом добавляют ко всему этому свой вкус, и нам уже не бросается в глаза, что все это повторение. Так же воспитывается и ребенок.

Если говорить о роли кино и телевидения в формировании культуры насилия, то у американцев были два раза слушания в Конгрессе, где было показало, что и кино, и телевидение оказывают самое сильное влияние на ее формирование. Конечно, не нужно понимать так, что сегодня увидел, а завтра побежал убивать. Они формируют агрессивно-враждебный сценарий готовности решения проблем, когда проще дать в «пятак», чем объяснять. И что, может быть, самое главное — происходит дегуманизация жертвы. В кино и герой, и жертва избиваются так, что никто не верит их страданиям. А мы, как человек, как вид, устроены таким образом, что страдания человека тормозят проявления агрессии. Кроме как у садистов, но это небольшая группа. А этот эффект теряется под влиянием псевдостраданий в кино, многие перестают верить в страдания при насилии и поэтому могут его спокойно применять. И в этом смысле влияние кино- и теленасилия негативно.

— Компьютерные игры, в которых обыгрывается насилие, наверное, такую же роль играют? Я спорил об этом с руководителями ассоциации киберспорта, которые организуют их как большое зрелище. И они мне говорили, что не замечают, чтобы их публика, что называется, зверела.

— Они не замечают, потому что, во-первых, они не исследователи, это же нужно мерить. Если мы сейчас выйдем на улицу и будем спрашивать у людей, замечают ли они давление атмосферного столба, то вряд ли кто-то что-то скажет. Но как только мы начнем внимательно это исследовать, то сразу выясним процент метеозависимых, и в этих играх, если исследовать контингент игроков и болельщиков, мы сразу вычленим серьезный процент людей, которые на этих играх обучаются насилию.

И одна из самых серьезных сейчас исследовательских задач — выяснение соотношения агрессии онлайн и офлайн. Может ли человек переключаться из одного режима в другой. Это действительно очень серьезная вещь, потому что, когда мы играем в какие-то игры, это всего лишь игра. То есть футбол, регби, даже бокс — мы знаем, что есть правила. А при переключении офлайн/онлайн игроки часто перестают различать, где виртуальная реальность, а где собственно реальность. И в какой из них я нахожусь? Я еще должен научиться определять границу реальности.

Но, с другой стороны, в последние годы среди молодежи во всем мире падает насильственная преступность. И одно из объяснений — они ушли в игры, они не на улице. И там реализуются. Но из этого следует один не очень жизнерадостный вывод, что кормить их играми нужно будет постоянно, придумывая все более сложные и изощренные. И второе — нет никаких гарантий, что злые люди не будут это использовать. Действительно, очень многие считают, что эти игры — всего лишь игры. Как лото, или шахматы, или футбол. Но они не такие. В них нет ограничивающих агрессию правил.

Винсент Ван Гог
Автопортрет с отрезанным ухом и трубкой. 1889.  Аутоагрессия

Wikipedia

Нужны правила

— То есть ограничивающих рамок?

— Конечно. В футболе тоже происходит легитимация насилия, но определенным образом. Если вы нарушаете какие-то формы поведения, приходит суровая рука правила. Если в реальной жизни и в таких играх, как футбол, этот механизм отработан, то в офф- и онлайн-ситуации эти правила еще не сформированы. Это вовсе не означает, что я противник игр. Но здесь нужно еще больше новых исследований. Мы просто очень плохо знаем о человеке в этих новых условиях.

— А между бытовой и криминальной агрессией принципиальная разница или это просто разница в последствиях?

— Разница в последствиях. Самый простой пример — школьные драки. Почти все мальчики — раньше, а сейчас можно добавить и девочек — проходили через какие-то драки. Это естественно. Но вот случайно ударился об угол, или еще что-то такое, или родители обратили внимание на синяк, и это может привести к уголовным последствиям. Вроде бы бытовая вещь, к которой мы все можем относиться даже снисходительно, а где же еще драться, как не в школе или во дворе? Тут мы от животных предков недалеко ушли. Но вдруг выясняется, что одно под действие закона подпадает, а другое — нет. Одно и то же действие в зависимости от последствий. Поэтому нельзя сказать, что между бытовой и криминальной агрессией есть резкое противопоставление. Более того, есть такие формы насилия, как бокс и неспортивная драка, которые по факту не сильно отличаются, кроме того что в боксе есть правила.

— Еще теперь и бои без правил есть.

— Да, но и бои без правил тоже имеют свои правила.

С другой стороны, надо понимать, что склонность к бытовой агрессии делает одного хулиганом, а другого — активным борцом с хулиганством. Тем более что есть некие области нашего поведения, которые полностью регулируются правовыми отношениями и легитимируют насилие. Во время войны убивать врага можно и нужно. В борьбе с преступностью мы на стороне полицейского, если он делает все по закону, даже если применяет насилие. Действия одни и те же, но убивать в одном случае нельзя, в другом — на время разрешается. Притом что человек, на самом деле, внутренне сопротивляется этому. Огромно количество людей, которые не хотят убивать даже в боевых условиях. И есть работа, которая показывает, что в первых боях большая часть солдат стреляет мимо. Правда, потом наступает привыкание.

Есть другая область, о которой я уже говорил, — это семейное насилие. Тоже частично легитимированное, потому что вдруг появляется человек, который говорит: «А в Домострое написано, что можно пороть детей». Мы в этом смысле в более благополучной стране живем: скажем в Англии только недавно отменили телесные наказания для школьников. Получается, что разница между бытовым и криминальным насилием смещается в зависимости от законодателя, который то отменяет, то разрешает насилие. Но исследования показывают, что чем больше разрешено насилие в политической сфере, в семейной сфере и в спортивной, тем выше вероятность, что и в быту человек будет совершать насильственные преступления. Но что действительно существенно — это общий социальный фон, потому что и на индивидуальном, и на групповом уровне бродят некоторые идеи, которые искажают мировосприятие и способствуют насилию. Это идеи (на английском есть более точное слово beliefs — верования) превосходства, несправедливости, уязвимости, недоверия и беспомощности.

Они совершенно естественны. Превосходство: мы живем в мире, иерархично устроенном. Значит, одни по какому-то признаку выше, другие ниже. Если мы будем говорить о математических способностях или еще о каких-то, инженерных, гуманитарных и прочих, — это нормально. И мы легко определяем, кто лучше, кто хуже. Но иерархичность подогревает стремление быть первым. А это может подогревать агрессию по отношению к более успешным. И формировать убеждение, что цель оправдывает средства. Это проявляется на индивидуальном уровне, и это же будет проявляться на групповом. Наша группа лучше, чем другая. Никто не отменял деления мы — они, свои — чужие и так далее.

— Терроризм — это тоже проявление агрессии или такая форма борьбы за справедливость?

— Разные люди приходят разным путем в терроризм. Но основная идея терроризма — ощущение несправедливости мира, попытка найти нечто идеальное. Существует три формы терроризма. Социальный, направленный на изменение мироустройства. Религиозный: есть правильная, а есть неправильная религия. И националистический: вы обидели наших отцов. И к нему всегда общество относится лучше, чем к другим двум формам. Как, например, в Басконии. Или в Ирландии, где Ирландская революционная армия жила на деньги из Соединенных Шатов от миллионеров ирландского происхождения. Там и клан Кеннеди подозревали.

Это разные формы, но они выстраиваются от ощущения, причем как группового, так и индивидуального, что мир несправедлив. А агрессия — это реакция на ее проявления: мы маленькие и бессильные, но мы можем больно уколоть, привлечь внимание и будем так делать до тех пор, пока вы к нам не прислушаетесь. Иногда это кончается революцией.

Или скрепы, или дикари

— Вы сказали, что в значительной мере агрессия в современном обществе связана с потерями моральных скреп, культурных норм и запретов. В состоянии ли общество выработать новые нормы? Или мы теперь будем жить в обществе, где нет скреп, и каждый сам за себя, а правил не будет?

— Нет, правила будут — или победят дикари. У дикаря, кстати, все в порядке со скрепами, соответствующими его уровню культурного развития. Вывод курьезный, но долгое время антропологи приводили пример некого племени, где так воспитывали детей, что они не могли даже не то что убить другого, а даже подумать об убийстве. И только потом какой-то антрополог выяснил, что, вообще-то, это племя охотников за головами. И соседей им можно было мочить как угодно, а своих — даже подумать нельзя.

Поэтому скрепы не обязательно должны быть взяты из прошлого, из архаики, но отсутствие у современного общества всяких правил или сомнение в этих правилах способствует и самоубийствам, и насилию. Вообще, должна быть какая-то пусть маленькая, но миролюбивая идеология. А у нас вылезло огромное количество архаических представлений и преступлений на этой почве — архаической. Что-то необходимо, но это что-то должно формироваться с учетом новых реалий. Как жить в большом городе, как к нему приспосабливаться. Но мы сейчас все больше и больше живем уже не просто в городе, а в глобальном городе.

И выбор здесь такой: либо мы начинаем понимать, что нужно вырабатывать новые правила, либо нас просто сотрут в порошок дикари. Потому что самое разрушающее — это отсутствие правил.

Сэр Чарльз Спенсер Чаплин. Трагическая фигура

imdb.com

Изучайте юмор и многое поймете

— Я знаю, что вы занимаетесь еще и исследованием чувства юмора. Как это связано с медицинской психологией?

— Да, мы занимаемся исследованием чувства юмора. Хотя большая часть участников конференций, посвященных этой теме, — это лингвисты, логики и прочие. Можно вспомнить Бахтина. Но для нас отсутствие чувства юмора — это индикатор определенных форм заболеваний. Например, для психастеников, очень ранимых и трогательных людей, Чарли Чаплин не комик, он трагическая фигура — он все время падает, и его бьют. И как можно вообще смеяться над этим? А есть агрессивный юмор, защитный юмор.

И в ходе исследований обнаружилось, что особенности восприятия юмора могут стать диагностическим инструментарием. Плюс юмор — это форма социальной активности, и, если у человека его восприятие нарушено, ему труднее адаптироваться. Иногда он выступает как способ преодоления (когда мы смотрим на себя с иронией), иногда — как форма защиты. В любом случае юмор спасает нас от множества проблем. Нас характеризует не то, как мы генерируем юмор, а то, как мы его воспринимаем. Тем более что часто непонятно, действительно ли человек острит. Мы, допустим, воспринимаем это как смешное, но сам он может быть вполне серьезен.

В исследовании мы выделили пять категорий шуток: юмор нелепости, неприличные анекдоты, юмор, дискриминирующий противоположный пол, сумрачно-пессимистический анекдот и юмор, основанный на противоречии и разрешении. Оказалось, например, что у больных с аффективными расстройствами (то есть маниакально-депрессивными) подавляется смеховая активность. Но они находят забавными анекдоты, в которых есть смешение стилей. Возможно, это связано с характерной для них легкостью перехода между полярными состояниями. А больные с депрессивным синдромом отвергали шутки про болезнь и смерть, пациенты с нарушением процесса обобщения, наоборот, предпочитали эти темы, но отвергали сексуальный юмор.

Что касается других направлений исследований, это, во-первых, изучение гелотофобии — страха быть осмеянным. Оказывается, довольно много людей не делают чего-то, заранее думая, что это будет выглядеть смешным. И состояния таких гелотофобов часто близки к агрессии — боясь осмеяния, они начинают «нападать» первыми. Другое популярное направление исследований — смехотерапия. Есть онкоцентры, где в штат берут клоунов, чтобы те ежедневно улучшали настроение больным. Но я лично скептически к этому отношусь: никто не знает, всем ли помогает такая терапия. Допустим, больной видит, что в его отделении все смеются, а ему не смешно. Тогда он думает, что и эта радость ему недоступна, даже юмора он не понимает, — и возможен суицид.